Таких загадочных пациентов у меня был непереизбыток. Однако раз в месяц непременно кто-то появлялся. Гости носили именаи фамилии, имеющие такое же отношение к действительности, какое... ну, кпримеру, какое свет электрического фонарика имеет к образованию хлорофилла влистьях африканской пальмы. Однако документы гостей – я пару раз видел ихслучайно – выглядели ну совершенно как настоящие! Мне бы не различить подделку.Спустя некоторое время мне было суждено узнать, что эти паспорта запростопроходят самый строгий контроль на самых высших уровнях, потому что «работал»эти документы для Гнатюка один совершенно уникальный мастер, который в концеконцов тоже нажил себе своим мастерством кучу неприятностей и был вынужденсделаться нашим пациентом. Это был мой предпоследний пациент, я оперировал егопримерно за пару недель до того, как у нас в пятом отделении появилась Алина, имы с этим человеком почему-то сдружились. Он напоминал мне одного из моихстарых друзей – кстати, того самого, у которого бабулька жила в деревнеМаленькой. И при общении с Костей Катковым (так он назвался, этот гений фальшивыхбумаг, и самое смешное, что именно так звали моего друга детства!) меня неоставляло ощущение, что я беседую со своим товарищем, что я знаю его с самогорождения. Дружба наша с Костей Катковым возникла, так сказать, с полпинка, сполоборота, это была странная дружба, в которой не было места откровенности,однако мы оба смутно ощущали, что можем друг другу доверять. К примеру, онжаловался мне, что всегда страдал оттого, что женщины относятся к немунасмешливо, а он в душе чувствовал себя заядлым сердцеедом, пиратом, оттого ислужил когда-то во флоте да и теперь мечтал о путешествиях, о дальнихстранах... Костя был мало похож на пирата, прост и невыразителен лицом, однакос помощью трех операций я сделал его почти красавцем с дерзкими, чеканнымичертами истинного флибустьера, победителя жизни. Он чем-то напоминал теперьАлена Делона, ну разве что малость попроще и посерьезнее получился, да и славабогу: ну зачем человеку, который ведет тайную жизнь, столь вызывающая красота?Однако, думаю, там, где он теперь живет, в этих своих дальних странах, Костявспоминает меня с благодарностью. Не сомневаюсь, что прекрасные дамы отдаютдолжное его новому облику!

Помню, Костя, когда сняли повязки, долгосмотрел на себя в зеркало. Трогал свое новое лицо. Глаза его странно блестели,и я понимал, что мой друг едва сдерживает слезы. Потом он сказал:

– Мне нечем тебя отблагодарить, разве что вотэтим...

И он подал мне паспорт. Я открыл его и снедоумением увидел свою фотографию. Имя, впрочем, было другое – я не хочу егоназывать сейчас. Ни к чему это. Паспорт оказался уже нового образца.

– Спасибо, конечно, – пробормотал я,изрядно растерянный. – Только зачем мне это?

– Да мало ли, на что сгодится? –усмехнулся Костя. – Говорят: знал бы, где упадешь, соломки бы постелил.Вот я и стелю тебе соломку на всякий пожарный случай. Главное, папаше своему непоказывай.

Папаше – это, значит, Гнатюку. Почему-то у насв санатории многие считали его моим настоящим отцом. Наверное, из-за тойзаботливости, с какой он ко мне относился, из-за того внимания, которым меняокружал. Ну, и к тому же он меня не называл иначе, как «сынок».

Я посмотрел на Костю дикими глазами, подумал:как же это я не покажу паспорт Гнатюку? У меня ведь не было от него никакихтайн! Да и не смогу я от него ничего скрыть, он меня и без всяких моихпризнаний насквозь видел, я был книгой, которую он запросто читал с любойстраницы, ведь эта книга, можно сказать, была написана им самим!

И все же я ему паспорт не показал. Нет, непотому, что Костя меня убедил. Просто я забыл обо всем на свете. Об этомпаспорте в том числе, да и о самом Косте – тоже. Я вообще тогда обо всем насвете забыл, потому что в нашем санатории, в моем пятом отделении появиласьновая пациентка. Ее звали Алина.

С ней мне предстояло сделать то же самое, чтои со всеми другими, то есть поменять ее внешность, изменить до неузнаваемости.Но, лишь увидев ее, я понял, что не смогу этого сделать, потому что сие будетнастоящим преступлением. Преступлением не против законов, установленных людьми(к этому я уже привык!), а против законов Красоты. И преступлением противлюбви. Потому что я влюбился в Алину с первого взгляда.

С первого взгляда – и впервые в жизни!

* * *

– ...Разумеется, к себе он приехать никому неразрешает, даже мне, – обиженно сказала Жанна. – Он же гордец, этотмальчишка, так что приходится довольствоваться устными сводками из лазарета.

– Что? – возопила Алена, чуть не уронивтелефонную трубку. – Из какого лазарета?! Его что, в больницу увезли?!

– Дома он, дома, – успокоилаЖанна. – Лазарет на дому, в качестве сестры милосердия – собственнаямаманя. Она, конечно, в истерическом состоянии, но, по-моему, Гошка отделалсялегким испугом, честное слово. Жалко, что украли часы и мобильник, но ведьмогло обернуться хуже. Главное – жив! Ну, сотрясение мозга, ну, кровоизлияние влевый глаз, одно ребро треснуло, но не сломано, ну, кашель бьет – видимо,простудился, пока лежал на ледяном полу, а так ничего страшного, пациент,ей-богу, скорее жив, недельки через две залечит свои раны. Тут как раз и ремонтв «Барбарисе» закончится, так что на открытии будет танцевать с прежнимблеском. Успокойтесь, Алена, и не хлюпайте так громко носиком. Или вы тожепростудились заодно с вашим любимым сторожем?

В голосе Жанны – просто-таки коктейль чувств иэмоций, от насмешки до сочувствия, от дружеской жалости до нескрываемогопрезрения. Хотя глупости, конечно, какое может быть презрение? Ей тоже безумножаль Игоря, вот разве что сердце у нее не разрывается от безнадежной любви, каку Алены, а это помогает смотреть в будущее с оптимизмом. Для нее главное – чтоИгорь «отделался легким испугом» и скоро сможет танцевать. Большое дело –украли мобильник и часы, ну, купит новые!..

Все правильно, только ведь украли не простыечасы, а «Ориент», который ему дарила Алена!

– Нет-нет, я не простудилась, – вочередной раз всхлипнула несчастная писательница. – Просто так...

– От чувств-с, как говорил Бальзаминов, –резюмировала Жанна. – Понимаю! Уверяю вас, что скоро свет ваших очей будетснова радовать вас своим присутствием, а меня – терзать своими капризами.

– Скорей бы! – насморочно пробормоталаАлена. – А он... он что-нибудь говорил про тот вечер? Он что-нибудьпомнит? Ведь, когда его увозили, он был без созна-а...

– А ну, без истерик! – прикрикнулаЖанна. – Возьмите себя в руки, а то я больше ни слова не скажу.

– Взяла, – испуганно отрапортовала Алена,которая и в самом деле обхватила себя руками как можно крепче, а трубку, чтобне мешала, зажала между плечом и ухом.