— Ну-ну, — ветеринар хмыкнул, отложил карточку, — решили, стало быть, гуманитарную помощь оказать? Тогда звоните, если что.

Пес, получивший укол чего-то наркозного, больше не стонал, тихо лежал на заднем сиденье. Дотащив его до квартиры, Стас постелил на полу в холле одеяло, найденное в гардеробной — даже сам не знал, что такое имеется, не иначе домработница Марина запасла для гостей. Положил собаку на одеяло, принес миску с водой, поставил у морды.

— Ну, лежи. Утром поговорим. — Постоял рядом. — Как же тебя звать-то, приятель? Шариком — вроде неудобно, не похож ты на Шарика. Рексом — у меня в детстве была овчарка немецкая Рекс. Но тоже непохож, тот с паспортом был, настоящий, а ты беспородный. На боцмана моего похож, я на флоте служил — тоже рыжий был, как ты, и злой, как собака. Буду Боцманом звать, уж не взыщи. Ты же не скажешь, как на самом деле. Или вообще никак? Ну, спокойной ночи, не скули только, мне выспаться надо, ладно?

* * *

Тепло наплывало, как сладкий сон. Пахло мамой, нежно и спокойно. В бок тыкались братишки, ловили друг друга за лопушистые уши, играли.

— Ну, вот он, какой красавчик! — Теплые руки подняли, перевернули, пощекотали брюхо. — Самый удачный из помета, смотрите, крупнее всех. За полторы отдам, не меньше. Только прививки еще не все сделаны, через пару недель приезжайте, и документы будут готовы.

— А кличка какая? — Низкий мужской голос, другая рука — сильная, твердая, ухватила за холку, подняла так, что он повис, поджав лапы и хвост.

— Первый помет у этой суки, щенки все на «А», этот Арчибальд фон Эббе.

— Ух ты, — восхитился мужчина, — прям-таки фон? Фон дер Пшик? Ну, это уж слишком пышно, будем звать Арчи. Арчи, Арчи! Ладно, заметано, через пару недель приеду, вот задаток.

Его опять опустили на подстилку, мать тут же старательно вылизала его с головы до хвоста — чужие запахи ее раздражали. И он снова привалился к теплому брюху, задирая и покусывая братишек за мягкие уши.

Потом его забрали у матери. Пока жесткие руки поднимали его, поворачивали во все стороны, а он приветливо махал хвостиком, она беспокойно взлаивала, но после команды ушла в вольер. Его посадили в какую-то сумку — в ней остро пахло чужим. Потом запахло еще сильнее, гадко и кисло, сумку затрясло, громко завыл кто-то страшный, но сумку сверху раскрыли, и женский голос ласково сказал:

— Ну что, испугался, дурачок? Не бойся, скоро приедем домой.

Странно, столько времени прошло с тех пор, а он помнил все звуки и запахи до самых незначительных — хлопка автомобильной двери, скрипа сапожек хозяйки по снегу… Дальнейшая бродячая и полная опасностей жизнь не заслонила те впечатления, не вычеркнула из памяти ничего. Имя свое он тоже помнил, хотя не слышал его очень давно. И голоса Хозяина, его жены, детей, казалось, узнал бы по первому звуку…

Он еще долго потом, после того страшного дня, прислушивался ко всем человеческим голосам на улицах большого города — а вдруг повезет, и они найдутся, окликнут его?

Помнился яркий свет, шумные дети — мальчик и девочка, которые тискали его, возбужденно галдели, пока отец не прикрикнул. Пришла еще какая-то женщина, пожилая и спокойная, — от нее уютно пахло молоком и еще чем-то вкусным. Его посадили на гладкий блестящий пол, встали вокруг — от страха он описался, и все побежали, принесли тряпку, вытерли лужу, его немножко поругали, но несильно, снова потискали и наконец посадили в широкую плоскую корзинку.

— Место, Арчи! — сказал мужчина. — Теперь будешь жить тут.

Несколько дней он скучал, поскуливал, искал мать и братьев. Потом привык, тем более что добрая пожилая женщина кормила его вкусно, ласково приговаривая. Сильно уставал он только от детей. Рано утром их куда-то увозил отец, и можно было гулять по большому дому, залезать под диваны, играть с мячиком. Но после обеда дети возвращались, и его спокойная жизнь заканчивалась. Его тискали, заставляли брать в рот какие-то игрушки, которые не помещались в зубах, кидались в него мячиком…

Возня прекращалась только тогда, когда прикрикивала на расшалившихся детей мать — красивая и душистая женщина. Но она, нарядная и еще более душистая, часто уходила из дома, а добрая пожилая хозяйка детей не ругала.

Зато вечерами, когда возвращался отец, дети не трогали его — это было запрещено, и он спокойно укладывался у домашних тапок Хозяина, который сидел на диване перед большим экраном вечерами напролет. Чаще сидел тихо, только просил принести ему то пива, то чаю, но иногда громко кричал, вскакивал с дивана, лупил кулаком по подушкам, и тогда Арчи вздрагивал и начинал заливисто лаять…

* * *

Показалось, что он снова лежит у хозяйских ног и звонко тявкает, он заворчал, открыл глаза. Сильно тошнило, и он пополз куда-то, сам не зная куда. Наткнулся мордой на миску, оттуда выплеснулась вода — он жадно подлизал ее с пола, потом напился из миски, расплескивая воду. И снова улегся, положив пудовую голову на левую лапу. Правая не слушалась, придавленная чем-то тяжелым, а правый бок он вообще не чувствовал, там лишь пульсировала тупая боль.

Боль терпеть он привык, особенно после того, как тогда его поймали проволокой и едва не задушили — на шее и до сих пор остался грубый след. Два мужика, затянув проволоку, били сапогами под ребра и по животу, запихивая его в какой-то вонючий ящик. Но он тогда рванулся из последних сил и ушел, кое-как добежал до леска, где ждала стая. Туда мужики по темному времени сунуться не решились. А он с тех пор больше никогда не ходил в город один.

В квартире было тихо, лишь громко тикали часы на стене да журчала вода в батареях. Он давно отвык от запахов дома, но сейчас они наплывали волнами, заставляя вспоминать то, что уже, казалось, давно и прочно забыто. Слева чуялся запах еды — его снова затошнило, желудок был пуст, его скручивало, как половую тряпку. Он отодвинулся правее — оттуда пахло какой-то химией, резиной, еще чем-то душистым. Это ему тоже не понравилось, он прикрыл нос здоровой лапой и стал думать о том, как там стая.

Черный, конечно, без него тут же стал главным, гавкает на молодняк, гоняет сук — этому только дорваться до власти. Старик трехногий совсем прижухнет. Арчи его жалел, не давал молодым рвать и гонять старика, а теперь начнется полный беспредел. Да и молодым кобелям достанется — у Черного конкурентов быть не может. Станет унижать их, помыкать, вместо того чтобы учить и наставлять…

Вспомнил, как самый младший из щенков последнего помета, которого все звали просто Мелкий, прибежал с рынка взбудораженный.

— А скажи, почему там человек вел собаку на какой-то веревке, привязанной за шею, а она спокойно шла и не брыкалась совсем? — Мелкий вопросительно свесил мягкое ухо набок.

— Да потому, что дебильная эта собака, ходит за Хозяином, как придурок, — насмешливо пролаял Черный. — Они вообще придурки, все хозяйские собаки. Свободу променяли на жратву.

— Потому что, когда у собаки есть Хозяин, это правильно, — не слушая злобного пса, спокойно ответил Арчи. — Это не веревка, это называется поводок. И хозяин ведет собаку рядом с собой, потому что она — его друг и помощник. И чтобы все знали, что она в случае чего его защитит от плохих людей или собак. Понятно?