Тёплым декабрьским вечером Иван Борисович и Виктория пошли в театр. Постановку выбирала Виктория. Иван всегда с удовольствием передавал инициативу в руки жены во всём, что касалось отдыха. Да и вообще во всём. В названии пьесы было что-то про Брехта, хотя это был не совсем Брехт, а попурри. Играли выпускники театральной академии, околопризывного возраста молодёжь. Актёры по театральному обыкновению громко кричали, топали ногами по сцене, бегали туда-сюда. Читали стихи Брехта, неплохие стихи. Пели песни на четырёх языках: русском, французском, английском, немецком. Общая идея спектакля была такова: Брехт против войны. Против любой войны, особенно против нынешней. Остроумно показывали известную дикторшу центральных новостей. Видимо, очень не хотели в армию и воевать.

Ауслендер, пока смотрел пьесу, много думал. По-хорошему надо было обсудить свои мысли с Викторией. Но супруга была раздражена, как обычно. И не хотелось говорить, хотелось молчать. Пошли по городу пешком, от театра на Литейном проспекте до конторы на Кирочной, где был припаркован автомобиль. Пока шли, Иван Борисович говорил внутри себя сам с собой.

Война войне. Мир народам. Это всё хорошо, правильно. И что не надо никого убивать. И что из кружечки выльют два патрона. И что дикторша – кукла механическая, аппарат. Всё правильно, всё так. И, значит, не надо нам теперь на Ближний Восток. А куда нам надо? В Египет и Турцию, отдыхать. А что, если нас самих там убивают? Ведь если мы не пойдём никуда, чтобы никого не убивать, то это совсем не значит, что никто не убьёт нас там, куда мы придём просто так, безоружные, и что никто не придёт к нам самим и не убьёт нас тут, какие мы есть, мирные. Ему, этому самому никому, будет ещё и легче, когда так. Но даже не в этом дело, совсем не в этом.

А дело в том, что нам всем всё равно придётся когда-нибудь умирать. Пацифисты своими творениями создают у зрителя или читателя такое впечатление, будто у человека есть выбор между смертью в окопе, на ужасной войне, и прекрасной вечной жизнью в окружении любящих близких, милых и красивых, как в рекламе йогурта. Пацифисты представляют дело так, что у нас есть выбор между бойней и рекламой йогурта. Но из этих двух только бойня реальна, а реклама йогурта – нет. Опции «вечная жизнь» ни в какой комплектации бытия не предложено. Нам всё равно придётся когда-нибудь умирать.

Если мы не умрём на полях сражений, то это не значит, что мы будем вечно жить в своём мирном городе. Если мы не умрём на полях сражений, то мы умрём на операционных столах под скальпелями хирургов или просто в больницах. Большинство современных людей умирают в больницах. Это очень удобно.

Когда человек умирает у себя в квартире, это не очень удобно. Это мешает его соседям. Надо вызывать специальный транспорт. Приезжает специальный транспорт, на нём так и написано: «Специальный», с транспортом приезжает бригада специалистов-труповозов. Часто бывает, что умерший человек жил на седьмом этаже. А лифты узкие, в лифтах можно ездить только стоя. Но труп не может сам по себе ездить стоя. Поэтому труповозы крепко пристёгивают то, что осталось от человека, ремнями к специальным носилкам, заносят в лифт и всё-таки везут его стоя. Это видят разные люди вокруг, и погрузку, и машину «Специальная», и всем неприятно. Даже как-то стыдно, что ли. Не за себя – за него. Вроде нормальный был человек, приличный. И надо же, умер… да, сегодня и не знаешь, чего от людей ожидать. Смотришь – интеллигент, вежлив, одет хорошо. А он в метро у тебя из сумки кошелёк вытаскивает. Или умирает.

Ещё хуже, если человек умирает в публичном месте. На улице или, паче того, в кафе. Люди сидят, пьют, кушают. А он – раз. И испортил всем праздник. Надо же быть таким подлецом?! И хорошо, если это террористический акт. Тогда автоматически приезжают полиция, и скорая, и корреспонденты, и он жертва, а ты, если живой, можешь дать интервью центральным каналам, и всем интересно. А если просто так, ни с того ни с сего, сам по себе человек умирает, тогда совсем гадко, все выходные насмарку.

А в больнице всё очень удобно. В больнице идеально устроена логистика трупов. В хорошей больнице всегда есть свой собственный морг. И когда больной умирает в палате, то быстро приходит дежурная медицинская сестра, или брат, и мёртвого кладут на каталку – на ту же самую, на которой возят лежачих и под наркозом, а что, какая разница, смерть – она же не заразная, – и везут в морг. Если это на высоком этаже случилось, то на лифте, а лифт есть специальный, грузовой, чтобы возить лежачих и мёртвых. Несколько минут – и вуаля! Труп в морге. Не надо специальных машин, специального персонала, ничего специального не надо. Медицинский работник отвезёт труп в морг и тотчас же возвращается к прочим своим обязанностям: например обеды разносить по палатам, если пришло время обедать.

В морге тоже всё идеально организовано. Свежий труп сразу кладут в холодильник, чтобы он заморозился. Как овощи. Иван Борисович теперь занимался замороженными овощами, он знал: собранные овощи чистят, моют, а потом помещают в камеру шоковой заморозки, где овощи замораживаются, и такие овощи можно очень долго хранить, если не размораживать, и они сохраняют почти все питательные свойства, а размораживать их надо только один раз – и сразу в суп. Так же и трупы замораживают. Только их потом не кладут в суп – их просто сжигают или закапывают. Но ведь это не сразу, а до того их надо хранить. Пока родственники соберутся на поминки, получат свидетельство о смерти у государства, купят землю на кладбище и так далее. В морге всё хорошо. Труп лежит в холодильнике и не портится. Приходит на работу патологоанатом и вскрывает труп. Зачем это делается, зачем каждый труп надо обязательно потрошить? Этого уже никто не расскажет. Наверное, просто такая теперь традиция. Такой ритуал. Мало ли какие были раньше обряды, некоторые тоже были весьма странные – например черепа предков высушивали и возили с собой. А теперь вот такой обряд, что принято мёртвые трупы потрошить. Патологоанатом берёт специальную дисковую пилу и отрезает трупу верхушку черепа, чтобы посмотреть, был ли у покойного мозг. Потом раскрывает брюхо и достаёт кишки и всякое такое. Внутренности вынимаются и выкидываются в ведро. А внутрь заливается какой-нибудь формалин, верхушка черепа прилаживается на место, широкими стежками зашивается кожа, и клиент готов. Потом, если заказано, с ним поработают мертвецкие стилисты, сделают ему грим и мейкап.

В таком ритуале есть один несомненный плюс. Раньше люди боялись, что их могут заживо похоронить. Говорят, Гоголь боялся, что его заживо похоронят, потому что у него были эпилепсия и припадки, летаргический сон, который не отличить от смерти. И говорят, что Гоголя так и заколотили в гроб – живым. Гроб перевозили на поезде, а когда открыли, то увидели, что Гоголь весь перевернулся и скрючился – пытался выбраться из гроба, но не смог, конечно, и задохнулся. А теперь такие ужасы не случились бы. Теперь Гоголю нечего было бы опасаться. Потому что в каком бы глубоком летаргическом сне ни пребывал человек, но если ему отпилить дисковой пилой верх черепной коробки, так он проснётся. И когда у человека вытащены кишки, то вряд ли он живой. Теперь, когда вы провожаете покойника на кладбище или в крематории, то можете быть полностью уверенными в том, что он действительно мёртвый: у него голова распилена и вместо крови формалин.