Если «Евгений Онегин» – сборник сутр и хадисов, то не только в одной политике дело. Татьяна, когда-то отвергнутая Онегиным, – не просто девица, но сама жизнь и любовь к бытию. Это Прекрасная Дева, но земная, посюсторонняя. Имея о своём духовном уровне слишком оптимистические представления, юный подвижник отвергает земную любовь, но окажется недостоин небесного сознания и будет ползать на коленях перед ведьмой-иллюзией, подбирать остатки собственной блевотины и молить вернуть ему мирскую судьбу, роль обычного человека. Упавший вниз на полпути вверх теряет всё, и небесное, и земное. Вот о чём грустный хадис, поведанный со слов Пушкина об Онегине.

В историческом же смысле российская интеллигенция повторяет все изгибы своего энциклопедического и талмудического сюжета. Иван не помнил, сколько прошло со времени его участия в «протестном движении», – год, два или три? Конечно, если поднять записи, если поднапрячься, то можно будет сосчитать. Но вот так, с ходу, – не помнил и не понимал. Время стало походить на пластилиновую массу, на мокрый снег, оно не шло поступательно, поступью не шагало, а налипало. Дни налипали один на другой, превращаясь в недели, недели налипали в месяцы, месяцы – в годы и годы тоже налипали, без сознания и границ. Так образуется наледь на крышах от текущей и замерзающей в течении вниз воды. Наледь растёт невидимо, но в одну секунду, не выдержав собственной тяжести, срывается, чтобы пробить бомбой крышу припаркованного внизу автомобиля, дорогого, но старого, от которого отказались страховщики. Каково же будет отчаяние хозяина, когда он увидит свершившуюся катастрофу!

Большая и лучшая половина протестных активистов мгновенно стала патриотами, бредила Русью и ненавидела сухую Европу – всё, как было предсказано в «Евгении Онегине». Где-то в этом пластилиновом времени случилось обретение Крыма, война за Донбасс, 24 каспийских ракеты в Сирию и что-то ещё, другое. Что-то раньше, что-то позже – теперь не понять, потому что всё слиплось. Как-то заодно, параллельно, может быть, без всякой связи, а просто так, сама по себе, упала цена на нефть, и курс российской валюты по отношению к иностранным тоже уменьшился. Для русских, отдыхающих и тратящих за границей, всё стало дороже, зато для финских алкогольных туристов подешевела русская водка. Для живущих дома из-за ответных российских санкций не просто подорожал, а совершенно пропал с прилавков импортный сыр; российский же сыр в цене вырос всего наполовину, но стал лепиться из пальмовых жиров без добавления коровьего молока. Остальное в жизни народной изменилось мало.

Иван Ауслендер однажды вяло, без куража, обсудил ситуацию с Рюриком Асланяном. Если наш царь был любим за «фарт», то вот ведь, фарт кончился. Народ же, вместо чтобы восстать, консолидировался и повысил рейтинг. Рюрик Иосифович пожал плечами и сказал, что не всегда протест идёт от плохой жизни. Часто бывает, что от хорошей. Когда у человека жизнь действительно плоха, и нужда, и напряжение, то человек не поднимает головы, а решает текущие задачи. И к тому же, сказал Асланян, это не моя была теория. А твоя. И даже не твоя. И подарил Ауслендеру книжку «Золотая ветвь» некоего Фрезера. Ауслендер раньше о ней, конечно, слышал, но сам не читал, полагал, что это какая-то ересь вроде «Розы мира». Теперь прочитал, и стало мучительно больно. И стыдно за свои доморощенные теории. Которые, как оказалось, уже давно были и сформулированы, и доказаны, и опровергнуты.

Тогда, от отчаяния, Иван Борисович поссорился с Рюриком Иосифовичем. Он пришёл раз на кафедру и кинул книжонку Фрезера перед Асланяном.

– Ты сам читал? – спросил Ауслендер.

Асланян вздохнул и ответил:

– Читал, пару раз. Давно.

– Значит, ты знал, что все мои идеи – они уже были прежде написаны, вот в этой вот самой книжке?

– Не то чтобы совсем твои, у тебя в изложении была некая оригинальность… но в принципе – да.

– Почему же ты мне не сказал? Друг?! Товарищ?!

Асланян помрачнел.

– Знаешь, не хотелось тебя разубеждать. Ты был такой вдохновлённый. Я думал, может, ты и до чего-то своего додумаешься. Ведь очень часто открытия делают дилетанты. Я, например, американист. Я ничего и никогда не смогу открыть в американской словесности. Потому что, о чём бы я ни подумал, всё уже описано в сотнях монографий и, что самое страшное, я все эти монографии читал! Зато если я займусь французской литературой, я наверняка увижу там поле для открытий и экспериментов. Потому что я дилетант. Дилетанты благословенны, ибо их будет царство Божие.

– Всё равно. Ты должен был мне сказать. Я выглядел плагиатором. Или идиотом.

– Ты не идиот. Просто ты мало читаешь. Твоя образованность – она такая, узкоспециальная. Иногда это хорошо. Но если занесло в политическую антропологию, то ты должен был сначала прочитать хотя бы пару-тройку книжек. Хотя бы для того, чтобы знать, кто и что уже говорил. Хотя бы по минимуму. Поэтому ты сам виноват.

– Ну спасибо!..

Ауслендер принял обиженный вид, развернулся и ушёл. Так он поссорился с Асланяном. И разочаровался в политической антропологии.

Но после много ещё другого, более важного и ненадуманного происходило в жизни Ивана Борисовича. После перехода на другую сторону Невы неудачливый Ауслендер заболел. С подозрением на воспаление лёгких его госпитализировали. Воспаление лёгких не подтвердилось, но с той поры началась череда медицинских обследований, которые каждый раз открывали в теле Ауслендера опасные и серьёзные заболевания. Вдобавок он потерял работу. Разочаровавшись в политической антропологии, Ауслендер ударился в мистическую философию, благо она была ему хорошо знакома по санскритским текстам. Уж здесь никто не мог упрекнуть Ауслендера в дилетантизме, в незнании первоисточников! Некому было бы упрекать: на всю Россию знатоков санскрита осталось менее роты. Но Иван Борисович не удовлетворялся языковыми штудиями. Свои лекции по санскриту на Восточном факультете он превратил в школу изучения Веданты. Он обучал санскриту на текстах упанишад, и порой казалось, что он преподает упанишады под видом санскрита – так на него ябедничали руководству. Ябедничали и ехиднее: говорили, что Ауслендер стал шиваитом и что на занятиях он промывает студенткам мозги, склоняя к тантрическому сексу. Это была ложь. Но ложь зачастую сильнее правды, потому что более интересна и популярна.

Когда Ауслендеру надоело объясняться и оправдываться перед руководством, надоело ловить на себе косые взгляды коллег и слышать сдавленные смешки редких своих студентов, он просто написал заявление об уходе. Декан принял отставку без ритуальных уговоров остаться.

Без работы Иван Борисович сидел недолго. Скоро Ауслендера нашёл бывший сокурсник Михаил Константинович Жилин. Жилин теперь жил в Москве и делал бизнес с индийцами, применяя свои познания в хинди и бенгали, полученные на Восточном факультете. Михаил Константинович предложил Ивану Борисовичу присоединиться к бизнесу. Иван Борисович попробовал. И, как ни странно, у него получилось. Заниматься бизнесом оказалось не сложнее, чем филологией, и почти так же интересно. Фирма называлась «Ганеша» и занималась импортом замороженных овощей из Индии. Рыночная ситуация благоприятствовала, так как основные поставщики замороженных овощей из Европы, ранее безраздельно владевшие полками в российских магазинах, попали под ответные санкции и вынуждены были освободить торговые площади. Конечно, тот же самый товар, перепакованный, шёл ныне из Белоруссии, и об этом знали все. Но и для индийцев теперь нашлось немного места. Торговля у «Ганеши» цвела, и Ауслендер стал более свободен в деньгах. От этого прибавил в теле и в самоуверенности. Ауслендер стал часто путешествовать. Всё складывалось прекрасно. И совершенно некстати было бы умирать.