Если бы приехал Пуля, вечер бы вообще удался.

Надо же было так нажраться.

Просыпаться после такой пьянки – все равно что выныривать из моря мазута. Отчаянно работая руками и ногами, ты стремишься вверх, вкладывая в рывки последние силы, и, наконец, пробиваешься – чтобы оказаться не в воздухе, а в другом контейнере с тем же мазутом.

Когда я пьян, меня всегда тянет на какой-то дешевый пафос и болтовню. Вот и вчера, после того как добита была вторая бутылка, я познакомил Крота с теорией музыкальной матрицы.

Песни – как женщины, сказал я Кроту. Одни проходят мимо тебя сразу, не задевая, с другими ты пересекаешься, сближаешься, живешь некоторое время – и расстаешься. Иногда с чувством недоумения – как мне могло нравиться это, иногда – со светлой ностальгией, с легкой улыбкой, которую ты стараешься спрятать от той, кто рядом с тобой сейчас, монополизируя воспоминание, оставляя его только для себя.

Но некоторые песни переворачивают тебя. Вспахивают твой нерв, твое мировоззрение, проходят невидимым наждаком по всему телу, вызывая появление мурашек по коже. Для этих песен нет срока давности. Они не могут тебе надоесть. Тебе даже не надо их слушать, потому что за долгие годы ты выучил их наизусть и знаешь каждый удар тарелок, предчувствуешь малейшую смену интонации, ловишь тончайший нюанс вокала. Ты можешь проигрывать их в голове. Целиком, включая полторы секунды винилового шипения перед началом. Они давно стали частью тебя, как родственники или воспоминания.

Это не лучшие песни вселенной, нет.

Просто эти треки вошли в одинаковую фазу с тобой. Эти девять песен, эти пятьдесят минут музыки – твой музыкальный код. Если через сто лет после моей смерти кто-то озаботится составлением эмоционального портрета Дениса Орлова, диджея, ему достаточно будет прослушать темы из этого списка. Правда, несколько тысяч раз, чтобы они отпечатались в его подкорке, потекли по его венам, насытили своим воздухом клетки его мышц.

Я нарочно не сбиваю их на один диск. Это мое ноу-хау, мой секрет, мой идеальный запах. Комбинация этих треков делает меня мной так же, как комбинация моих генов. Это моя матрица. Вот они.

#Evidence, Faith No More

Wild is the Wind, David Bowie

Bring on the Night, The Police

One, U-2

Like a Stone, Audioslave

I never came, Queens of the Stone Age

To Zion, Lauryn Hill

Midnight Summer Dream, The Stranglers

Change, Jhonny Lee Hooker

Об этом несуществующем диске знает только Маша. С ней я делюсь всем. Вернее, делился. До недавнего времени.

Кое-как простившись с Кротом, который не нашел нужным встать с дивана, промычав что-то неопределенно ободряющее из-под пледа, я выхожу на улицу и решаюсь пройтись, чтобы хоть немного выветрить алкоголь из головы.

Теперь я понимаю мужиков, живущих на две семьи. Потому что мне, как и им, приходится выстраивать сложную, многоуровневую систему лжи, гигантский, полный переходов, закоулков, башенок и надстроек карточный домик обмана, когда дунешь – и вся конструкция угрожающе зашатается, готовая обрушиться в любую секунду, и ты прыгаешь от карты к карте, поддерживая домик, как молодой Райкин-Труффальдино в старом ТВ-фильме скачет от одного господина к другому.

Самое смешное – она до сих пор не знает. И это исключительно моя заслуга, хоть я ею и не горжусь.

Меня можно сравнить с клоуном, который, поднимая оброненный обруч, роняет шляпу, а потянувшись за шляпой, теряет контроль над зажатым под мышкой зонтом. И я, как этот клоун, находя отмазку для телефонного звонка, тут же вынужден придумывать удобоваримое оправдание для визита очередного моего «коллеги по работе» и так далее. Я чувствую, что канат лжи истончился сначала до веревки, потом – до волоска, а теперь – и вовсе до паутинки. По всем правилам я, наверное, должен выбрать удобное время, отключить все телефоны, усадить Машу напротив себя и, налепив на лицо подходящую случаю маску трагизма и серьезности, «все ей рассказать». Но тогда мне придется что-то решать – или с Машей, или с Вернером. Поэтому пока я просто тяну время.

Официальная, для Маши, версия внезапного изменения моего статуса и стиля жизни звучит так – на меня вышли московские крутыши-диджеи, которые хотят открыть клуб в нашем городе. Этим и объясняются таинственные звонки среди ночи (они же живут по ночам), мои частые немотивированные отлучки, наносящие мне визиты подозрительные личности (клубная культура, Маша, на девяносто процентов обязана своим появлением фрикам). Этим объясняются внезапно появившиеся у меня деньги. Да, Маша, пятерик баксов для них – пустяк, и скоро они будут платить мне куда больше (я страшусь даже намекнуть Маше на реальные размеры моих доходов, впрочем – как и на их источники).

Казалось бы, парень нашел приработок, тащит деньги в дом, пытается какую-никакую карьеру сделать – по логике, Машу должно от счастья просто расплющивать.

Нет. Стало только хуже.

Потому что…

…Ты, Денис, собираешься пустить здесь корни.

…Ты, Денис, забыл о творчестве и превращаешься в дельца.

…Ты, Денис, топчешься на месте. Пока проходит твоя молодость – и физическая, и творческая.

И, та-да-да-дам, главное:

…Ты, Денис, мне врешь.

Вот так. Ни больше ни меньше.

С недавних пор в нашей квартире поселился третий, и зовут его Неудобняк. Маша чувствует мою ложь, я изо всех сил стараюсь сделать вид, что все в порядке, – и эта общая неестественность и натужность присутствует в нашей жизни, как рев испорченных водопроводных труб, к которому вроде и привык и вроде не замечаешь, но он заполняет пространство и медленно сводит с ума, чтобы однажды ты не выдержал, схватил что-нибудь тяжелое и стал лупить по трубам, потому что задолбало и никакой мочи нет больше.

Я боюсь себе в этом сознаться, но все чаще, уходя из дома на стрелу или на работу, я облегченно вздыхаю, а под утро, когда следует возвращаться, нарочно задерживаюсь или даю лишний круг по городу на мотоцикле, оттягивая момент, когда нужно будет снова встретиться с Машей.

Я по-прежнему люблю ее больше жизни, до безумия, до комка в горле – но сейчас эта любовь убивает нас обоих, работая в отрицательном полюсе, выливаясь в скандалы, дрязги до охрипшего голоса и тяжелую, мертвую тишину бойкота после. Это сводит меня с ума. Кого угодно сведет. Маша все чаще уезжает к своим – на два-три дня. А когда возвращается, мы ссоримся. Чтобы помириться и поссориться снова. Иногда мне становится стыдно и страшно – когда я останавливаюсь посреди скандала и смотрю на нас со стороны. Два человека, раскрасневшихся от распирающей их обиды, кричат друг на друга, вываливая в запале страшные и обидные слова; двое влюбленных, превращающих свою жизнь в ад. Самое страшное, что нас никто не заставляет. Нет силы извне, которая толкала бы нас к ссоре. Это мы, мы сами все организовываем. Никто не может сделать тебе больнее, чем близкий человек. Человек, перед которым ты открылся и доверил ему всего себя. И ты мстишь в ответ, делая больно ему.