В какой-то момент у меня мелькнула мысль, что Данька специально отвлекает меня и даже провоцирует, но праведный гнев, зародившийся в груди, требовал выхода:

– Послушай-ка меня, взрослый парень. Ты очень давно не был в моей комнате, там теперь нет никаких кукол, а которые были – это кол-лек-ци-он-ны-е! – по слогам произнесла я. – Стоят уйму денег и не предназначены для игр. Это раз. Семнадцать мне будет только через неделю. Это два. И ты меня раздражаешь своим нескончаемым хамством, которое маскируешь под чувство юмора. Это три. Знаешь, Матвеев, когда я вижу, что ты на самом деле ни фига не изменился за эти несколько лет и в душе все еще остаешься маленьким пухлощеким Данечкой, который только и думает, как сделать очередную гадость, мне тоже становится спокойнее. И это четыре. Надеюсь, ты все понял?

– Понял, – покорно сказал он и поинтересовался: – Ты думаешь, я изменился?

Я негодующе молчала. А Клоун продолжил:

– Смотри, ты сказала следующую фразу: «На самом деле ты ни фига не изменился» – значит, до этого ты думала обратное? А теперь сама себя убеждаешь, что я не изменился?

Я сердито молчала.

– Если я прав, то каким, по-твоему, я стал? Поделись, мне интересно.

– Еще более наглым, – честно сказала я и поскользнулась в третий раз.

Но Даня не дал мне упасть – подхватил и поставил на ноги, подозрительно улыбаясь. Как и в тот раз в физкультурном зале, меня будто молнией пронзило.

– Даша, держись за меня. Серьезно. Скользко же, – сказал он, и я с дарственным видом согласилась принять помощь.

Идти, цепляясь за его локоть, стало гораздо легче. И голова отчего-то кружилась, а сердце снова стучало быстрее.

– Не упади сам, – делано весело сказала я, пытаясь прийти в себя. – А то маленькая Дашенька не выдержит такой телебашни, свалившейся сверху.

– Тебе кажется, что ты маленькая, Дашенька, – весело возразил Даня и надул щеки, явно пародируя меня.

Надавит же на больное, паразит. Но вслух я ничего не сказала, лишь страдальчески закатила глаза к черному тяжелому небу, с которого не прекращал падать снег.

КАФЕ, В КОТОРОЕ ДАНЯ меня привел, было небольшим, но уютным и, что самое главное, теплым. Оно находилось между банком и салоном красоты, и, если бы не яркая вывеска, я бы ни за что не обратила внимания на неприметную дверь с невысоким крыльцом. Мы, вяло переругиваясь, зашли в полупустой зал, разделись и заняли место у окна – с прекрасным видом на проспект, который в это время изнывал от пробок из-за гололеда. Большой город ярко светился, искрился огнями неоновых реклам, окнами высоких зданий, мигал фарами и фонарями, и где-то над всем этим повис тонкий полумесяц, вокруг которого тускло мерцала гирлянда из звезд. Вокруг царила предпраздничная суета, и мне вдруг отчаянно захотелось чуда. Того самого, в которое мы с Даней верили в детстве. Может быть, это будет наше свидание?

Я вдруг улыбнулась ему, потирая замерзшие даже в перчатках пальцы. И он улыбнулся в ответ.

– Нравится здесь? – спросил Даня.

– Очень, – ответила я, ловя себя на мысли, что не могу перестать на него смотреть, и силой воли отвела взгляд, сделав вид, что снова звоню Сергею.

Он снова проигнорировал звонок, однако меня это даже устраивало. Хотя сложно было признаться самой себе, но я была рада встрече с Клоуном.

– Так и не берет, – притворно вздохнула я и откинулась на спинку мягкого кораллового диванчика – Даня сидел напротив.

– Но ведь я с тобой, – сказал Матвеев. – Значит, все не так уж плохо.

И я снова улыбнулась. А чтобы скрыть улыбку, стала листать меню в поисках чего-нибудь согревающего. Данька же просто откинулся на мягкую спинку и теперь смотрел на дорогу, заполненную машинами и освещенную тысячей ярких огней. Вид у него был задумчивый.

– Ты будешь что-нибудь заказывать? – спросила я.

Свое меню он даже не открыл, но кивнул.

– А что ты будешь заказывать? – не отставала я. Мы так давно не общались нормально, что я даже не знала нынешние его привычки и вкусы. Даня назвал какой-то гамбургер и безалкогольный глинтвейн.

– Смотрю, ты тут меню наизусть знаешь, – противным голосом сказала я. – Небось, только сюда подружек водишь?

Сколько их было после рыжей Шляпы? Две? Я не помнила.

– Только сюда, – равнодушно зевнул Клоун. Кажется, в тепле его начинало клонить в сон.

– Мог бы меня в другое место сводить, – покачала я головой. Его слова меня не рассердили – расстроили.

– Зачем? – спросил он, подперев щеку рукой.

– Чтобы никто не подумал, что я твоя девушка, – объявила я.

– Никто так и не подумает, – не смутился он.

Я чуть не швырнула в него меню.

– Ты так забавно злишься, Пипетка, – рассмеялся он. – Я здесь часто бываю с друзьями. Не думай о глупостях.

Мы сделали заказ, и я уставилась в окно, за которым падал, кружась в танце с ветром, белый снег. Почему-то вдруг стало уютно и хорошо, и я совсем забыла о Сереже. Как будто так и должно было быть – то, что я сейчас вместе с Даней. Из этого странного чувства меня вывели его идиотские шуточки на тему моего приоткрытого рта. И я снова картинно закатила глаза и спросила Вселенную, за что мне это все?

Все стало как и прежде.

– Помнишь, ты мне как-то в детстве велела закрыть глаза и открыть рот, – снова зачем-то пустился в далекие, полузабытые воспоминания Данька. – А потом сунула туда одуванчик.

– Помню, – угрюмо ответила я. – А помнишь, как ты сделал то же самое и плюнул?

Это было не лучшее мое детское воспоминание.

– Прямо в рот? – притворно удивился Клоун.

– Ну не в нос же. На одуванчик плюнул. Хорошо, что я всегда была сильной девочкой.

И я демонстративно провела по основанию большого пальца правой руки. Данька рассмеялся: именно там я оставила ему шрам в ответ на его невероятную шуточку – толкнула так, что он упал и напоролся на острый камень.

– Ты была настоящим воином, Пипетка. И всегда ужасно громко орала. Я думал, ты после садика пойдешь работать в армию генералом.

– А я думала, что после садика тебя родители сдадут на опыты, чтобы узнать, почему ты такой вредный, – ничуть не смутилась я.

Пока мы препирались, нам принесли заказ, и только тогда мы замолчали. Я медленно жевала черри из салата «Цезарь», который обожала, и смотрела в окно, но видела не вереницу машин, а наши отражения – повзрослевшие, чужие. Кто этот человек, который, не говоря ни слова, сидит напротив меня? Что у него на уме? Что скрывают задумчивые графитно-серые глаза, обрамленные темными, чуть загнутыми ресницами? Расправленные плечи, обтянутые темно-синим свитером, широкие запястья с выступающей косточкой, переплетение вен под светлой кожей сильных рук, чуть заметный кадык. Даня стал Даном.