Пять минут спустя Чарли осторожно ступила на скользкие камни, ведущие к маяку. Еще издалека она увидела одинокую фигуру, сидящую у воды.

Фрида вздрогнула и обернулась, услышав за спиной шаги.

— Что вы тут делаете? — спросила она.

— Густав сказал, что вы, возможно, пошли сюда.

— Мне нужно побыть одной.

— Это Беатрис? — спросила Чарли, взглянув на мобильный телефон в руках у Фриды, где видео было поставлено на паузу.

Фрида кивнула и нажала на «воспроизведение». На видео была она — Беатрис. Она сидела в высоком стульчике в цветастой пижаме, с испачканным личиком и озорными глазками, внимательно слушая радостный голос Фриды.

— Какая у нас теперь Беа? Большая?

Беззубая улыбка в ответ.

— Покажи, какая Беа большая!

Беатрис смеется и протягивает ручонки к потолку.

— Во-о-от какая большая! — говорит Фрида.

Когда запись началась заново, Чарли ощутила жжение в глазах.

— Какая у нас теперь Беа? Большая?

Улыбка, смех, поднятые вверх ручонки.

Фрида остановила видео, повернулась к Чарли и спросила, чего ей нужно.

— Честно говоря, я немного встревожилась, когда услышала, что вы ушли сюда одна, — ответила Чарли. — Но изначально я приехала для того, чтобы еще раз поговорить.

— О чем? — взгляд Фриды был замутнен, возможно, успокоительными.

— Я пытаюсь составить картину того, что происходило перед исчезновением Беатрис.

— Не знаю, что я еще могу добавить, — проговорила Фрида. Медленными движениями она достала сигарету.

— Можно мне тоже? — попросила Чарли.

Фрида протянула ей пачку и зажигалку и плотнее запахнулась в куртку. С озера дуло.

Чарли сделала глубокую затяжку.

— Два года назад я бросила, — сказала Фрида, словно Чарли спрашивала ее об этом. — А сейчас скоро докурю целую пачку. Иначе просто не знаю, что делать с руками. И с самой собой.

— Это может приносить облегчение, — сказала Чарли. — Это то же самое, что сосредоточиться на дыхании.

— Ничто не сможет принести мне облегчения, пока она не вернется, — проговорила Фрида.

Чарли молча кивнула. Все так. Исчезновение ребенка — это рана, которая никогда не затягивается. Вероятно, боль не всегда будет острой, но точно пожизненной.

— Дедушка приводил меня сюда, когда я была маленькая, — сказала Фрида. — Его дедушка был смотрителем маяка, и он решил, что дух дедушки по-прежнему живет в маяке и может дать ему ориентир в жизни. Маяк укажет ему дорогу в темноте.

— И помогло?

— Это не такой маяк, который указывает верный путь, — объяснила Фрида. — Он показывает только, когда движешься не туда. Он предупреждает о приближении к скале, торчащей из воды, — она указала в сторону озера. — Это опознавательный маяк.

— По сути, это тоже способ указать верный путь, — сказала Чарли. — Предупредить от неверного направления.

Фрида кивнула.

Некоторое время они сидели в молчании. Поднялся ветер, по озеру заходили большие волны. Оно скорее напоминало открытое море, чем озеро.

— Мне нужно задать… неприятные вопросы, — начала Чарли.

— Так спрашивайте, — сказала Фрида.

— Когда исчезают маленькие дети, это может быть результатом… несчастного случая. Могут произойти всякие вещи… маленькие оплошности, в которых… потом нет сил признаться.

— Это не вопрос, — сказала Фрида. Теперь ее взгляд стал более осмысленным, настороженным. — Но я понимаю, к чему вы ведете, и мой ответ — нет, я никогда не смогла бы навредить своей дочери. Я люблю ее. Я люблю ее так сильно, что…

Она сбилась.

— Я беседовала с вашим братом, — сказала Чарли. — С Никласом. Он рассказал, каково вам пришлось — я имею в виду, в детстве.

— Вот как?

— Вы не могли бы немного рассказать об этом?

— Мама с папой были алкоголиками, — Фрида пожала плечами, словно этот факт ей наскучил. — Это трудно объяснить человеку, который сам не побывал в таком положении… Я имею в виду — быть ребенком, когда на родителей нельзя полагаться, когда они сами ведут себя то как дети, то как сумасшедшие.

— Я сама так росла, — вставила Чарли.

Фрида повернулась к ней. Чарли не заботило, что она перешла некую профессиональную границу.

— Я знаю, что такое иметь родителей, которые ведут себя то как дети, то как сумасшедшие.

— Тогда ты знаешь, — проговорила Фрида, — какое чувство вины испытываешь за то… за то, с чем все равно ничего не мог поделать.

— Да, — тихо ответила Чарли и подумала, что во всем этом, наверное, ужаснее всего чувство вины — что ей не удалось помешать Бетти сойти на нет. И неважно, что разум подсказывал: у нее не было шансов. Чувство не уходило.

— Я хочу, чтобы у Беа все было по-другому, — продолжала Фрида. — Я хочу быть мамой, которая любит, несмотря ни на что, дает защищенность. Мамой, которую… на все хватает. Именно поэтому я боюсь, что во мне этого нет… что я могу навредить своему ребенку, потому что я сама такая… травмированная.

Чарли кивнула. Ход мыслей ей показался хорошо знакомым. Боязнь навредить другому только тем, что ты такой, какой есть, каким стал.

— Когда вы с Густавом познакомились?

— Я училась на первом курсе университета. Изучала литературоведение, но Густав хотел, чтобы я помогала ему в делах фирмы, так что я… я бросила учебу. Не понимаю, о чем тогда думала, но, вероятно, я устала…

— От чего ты устала? — спросила Чарли, поскольку Фрида тут же потеряла нить.

— От одиночества, — вздохнула Фрида. — Просто не могла его больше выносить. — Она посмотрела на тлеющий огонек сигареты. — Если бы я знала об этом тогда — что некоторые отношения делают человека еще более одиноким.

— Ты так себя чувствуешь с Густавом?

Фрида кивнула.

— Почему?

— Потому что он не подпускает к себе близко. Теперь-то я понимаю, что он выбрал меня, как выбирает вещи и машины. Он счел, что я… самая красивая. Но любовь ли это?

— В этой области я точно не эксперт, — призналась Чарли.

— Но потом у меня родилась Беа… — Фрида забросила сигарету далеко в воду и прижала к лицу игрушечное одеялко Беатрис. — Слишком больно. Невыносимо больно. Я думала, что про боль знаю все, но на самом деле я и понятия не имела. То, куда я попала сейчас… это… кромешный мрак.

Чарли придвинулась и обняла ее за плечи. Они долго сидели так, Фрида — уткнувшись лицом в игрушку дочери, а Чарли — устремив взгляд на пенистые воды Венерна.