Стина ответила, что и те, и другие уже в пути.

Коляска лежала на боку в канаве. Чарли залезла туда, промочив ноги. Под откидным верхом висела какая-то конструкция из перьев. Подойдя ближе, Чарли разглядела, что это ловец снов. Сфотографировав коляску в нескольких ракурсах, она выслала фотографии Густаву. Несколько минут спустя они получили подтверждение тому, что и так знали. Это коляска Беатрис. Но, помимо ловца снов, в ней ничего больше не было — ни розового медвежонка, ни черного конверта, ни ребенка.

— Что будем делать? — спросил Грегер. Стина и Рой уже начали стучаться в дома, расположенные по соседству. Они также вызвали коллег, которые помогут в опросе жителей. — Поедем обратно в участок? — продолжал Грегер. — Нам нужно…

— Можно мне чуточку побыть одной? — попросила Чарли. — Дай мне пять минут, увидимся у машины.

Грегер кивнул и ушел. Чарли прошла несколько шагов по узкой гравиевой дорожке и свернула в лес. Сделав несколько глубоких вдохов, она посмотрела на деревья и вспомнила о своих детских фантазиях — когда она лежала под тысячелетним дубом в Гюльспонге и думала обо всем том, что он мог бы рассказать, умей он говорить. Тысяча лет человеческой истории. Сейчас ее устроил бы рассказ о событиях последних суток. Но лес стоял в полном молчании.

— Все же это о чем-то говорит, — пробормотал Грегер, когда они снова вернулись в участок. — Преступник хочет, чтобы Беатрис не замерзла, и берет с собой ее любимую игрушку.

— Или это случайность — просто человек схватил все, что было в коляске, — ответил Рой.

— Да, тут, конечно, невозможно ничего сказать, — вздохнула Чарли.

— И потом еще само место, — продолжал Грегер. — Почему коляска оказалась именно там?

— Это всего в нескольких километрах от виллы Пальмгренов, — сказала Стина. — Может быть, там ждала машина?

— Но никто из тех, с кем мы говорили в окрестных домах, ничего не заметил, — вставил Рой.

— Когда Беатрис пропала из дома, тоже никто ничего не заметил, — возразила Чарли. — Тем не менее, это случилось.

Сара

Лу сидела на деревянной скамейке рядом с безголовым ангелом. Как долго она там пробыла? Час? Два? На ней было тоненькое платье, а волосы торчали вокруг головы, словно сахарная вата. Она сидела совершенно неподвижно, сложив руки на коленях, и не сводила глаз с ворот. Вот уже четверть пятого, вот уже половина пятого, а Лу словно застыла на одном месте.

Я спустилась в кухню.

— Похоже, она не приедет, — сказала я Марианне, которая варила кофе.

— Кто? — спросила Марианна.

— Мама Лу.

— К нам мало кто приезжает в дни посещений, — ответила Марианна. — Кстати, тут звонил какой-то мужчина и спрашивал тебя.

— Кто?

— Кажется, его зовут Юнас.

— Почему же ты мне не сказала?

— Вот я и говорю тебе сейчас. Это произошло только что.

— Тогда почему мне не дали с ним поговорить?

— Я думала, ты в саду. Я сказала, что ты перезвонишь.

Она взяла со столешницы телефон и протянула мне.

— Не надо, — сказала я.

— Ты не хочешь поддерживать контакт с этим человеком?

— Не знаю.

Я подумала о Юнасе. Он был ко мне добрее, чем все остальные, кормил и разрешал жить у него, и относил меня домой на руках из «Мотеля», когда я была настолько пьяна, что не могла сама идти. Но разговаривать с ним сейчас… все это так далеко. Что мы вообще можем сказать друг другу?

Я сказала, что позвоню потом, что хочу пойти к Лу.

Марианна ответила, что лучше бы я осталась в доме и дала Лу побыть одной.

Поднявшись в нашу комнату, я остановилась у большого окна, откуда открывался вид на двор. Некоторое время я стояла и смотрела в спину Лу и молилась, чтобы ее мама появилась поскорее, пока она не замерзла до смерти.

— Она не приедет, — раздался внезапно у меня за спиной голос Эмили.

Я обернулась.

— В смысле — ее мама, — продолжала Эмили. — Она никогда здесь не появлялась. Ни на один день посещений.

— Ты врешь! — выкрикнула я.

— Зачем бы мне врать? Не надо сердиться только потому, что я говорю все, как есть.

— Я не сержусь, — ответила я, хотя очень рассердилась на Эмили, словно бы она была во всем виновата.

— А к тебе кто-нибудь приедет? — спросила Эмили.

— Разумеется, — ответила я. — Все приедут — мама, папа и все мои братья и сестры.

— Перестань придуриваться, — ответила Эмили. — Я читала в твоей карточке, что ты — единственный ребенок.

— Так у меня есть карточка?

— Здесь на каждого есть карточка.

— И что там написано? — спросила я, ощущая неприятный холодок оттого, что Эмили знает обо мне что-то такое, что находится за пределами моего контроля.

— К сожалению, это конфиденциальная информация.

— Тогда зачем ты вообще о ней заговорила?

— Потому что я не люблю, когда мне лгут.

Я хотела сказать, что тоже не люблю высокомерных тетенек, которые издеваются над девочками, которых никто не навещает в психушке, но поняла, что смысла нет.

Эмили ушла, а я осталась стоять, глядя из окна на Лу. Если прищуриться, все это выглядело почти как одна из старинных черно-белых фотографий на стене. «Девочка на скамейке в ожидании матери».

Часы показывали десять вечера, когда Чарли и Грегер вернулись в отель. Поскольку было воскресенье, кухня уже закрылась, но для них пообещали сделать исключение и приготовить что-нибудь легкое.

— Что будете пить? — спросил официант.

— Мне воды, — попросила Чарли.

— А мне бокал красного, — сказал Грегер. — Один-то бокал можно? — добавил он, посмотрев на Чарли.

Она кивнула, более чем когда-либо желая, чтобы она была человеком, способным выпить один бокал.

Чарли вспомнила события дня. Коляску отправили в криминалистическую лабораторию на анализ следов ДНК, эксперты обыскали большую территорию вокруг находки, но ничего не обнаружили. Она надеялась, что Грегер прав в своих выкладках, и тот факт, что медвежонок и конверт тоже исчезли, свидетельствует о заботе по отношению к ребенку. Образ Беатрис у кого-то на руках успокоил ее на несколько секунд, потом в голове всплыл целый поток других вариантов: маленький тючок, плавающий в озере, окоченевшее детское личико в лесу, искореженное детское тельце в…

Все эти образы заставили ее вспомнить про сестру Бетти, умершую еще зародышем от удара в живот матери. А потом — сына того мужчины, который совершил это злодеяние. Мальчика увели в лес и задушили, задушили те же пальцы, что заплетали Чарли косички. Это был несчастный случай, убеждала себя Чарли, когда узнала обо всем этом. Бетти просто хотела его напугать. Не могла же она убить ребенка! Или… Может быть, все это было запланировано и рассчитано — око за око, ребенок за ребенка? Не так ли она мыслила, говоря о божественной справедливости?