– Добрый день, Кэп.

– Уже полдень? – удивленно спросил Кэп.

Рэйнберд улыбнулся, демонстрируя ряд прекрасных белых зубов– зубов акулы, подумал Кэп.

– С четырнадцатью минутами, – сказал он. – Я отхватил этиэлектронные часы «Сейко» на черном рынке в Венеции. Потрясающе. Маленькиечерные цифирки постоянно меняются. Праздник техники. Я иногда думаю, Кэп, чтомы воевали во Вьетнаме не во имя победы, а для демонстрации достижений техники.Мы сражались там во имя производства дешевых электронных часов, игры впинг-понг через подключение в телевизор, карманного калькулятора. Я смотрю насвои часы по ночам. Они сообщают, что секунда за секундой приближаюсь я ксмерти. А это хорошо.

– Садитесь, старина, – сказал Кэп. – Как всегда приразговоре с Рэйнбердом, во рту у него было сухо и приходилось удерживать руки,которые норовили сплестись и сцепиться на полированной поверхности стола. И этопритом, что, как он считал, Рэйнберду он нравился – если можно сказать, что емувообще кто-нибудь нравился.

Рэйнберд сел. На нем были старые джинсы и выцветшая рубашка.

– Как Венеция? – спросил Кэп.

– Тонет, – ответил Рэйнберд.

– У меня для вас есть работа, если захотите. Небольшая, номожет повести к заданию, которое вы сочтете гораздо интереснее.

– Говорите.

– Сугубо добровольно, – настаивал Кэп. – Вы ведь все еще наотдыхе.

– Говорите, – мягко повторил Рэйнберд, и Кэп ввел его в курсдела. Он провел с Рэйнбердом всего пятнадцать минут, а показалось – час. Когдаэтот громила вышел, Кэп облегченно вздохнул. Уэнлесс и Рэйнберд в одно утро –такое вышибет из седла на целый день. Но утро миновало, многое сделано, и ктознает, что будет к вечеру? Он позвонил Рэйчел.

– Слушаю, Кэп?

– Я не пойду в кафетерий, дорогая. Принесите мне,пожалуйста, чего-нибудь сюда. Неважно что. Что-нибудь. Спасибо. Рэйчел.

Наконец-то один. Трубка кодирующего телефона покоилась напузатом аппарате, начиненном микросхемами, микропроцессорами и бог знает чемеще. Когда телефон зазвонит, это будет Элберт или Норвил, они скажут ему, что вштате Нью-Йорк все кончено – девочка схвачена, отец – мертв. Хороша новость.

Кэп снова закрыл глаза. Мысли и фразы проплывали в голове,словно большие ленивые воздушные змеи. Мысленное внушение.

Здешние умники говорят об огромных его возможностях.Представьте себе человека, подобного Макги, поблизости от какогонибудьгосударственного деятеля. Скажем, рядом с этим «розовым» Тедом Кеннеди,представьте, как он низким, неотразимо убедительным голосом подсказывает ему,что лучший выход – самоубийство. Представьте, такой человек оказывает влияниена руководителей различных подпольных групп. Жаль, что нужно расстаться с ним.Но... что удалось однажды, можно повторить.

Девочка. Слова Уэнлесса: «СИЛА, СПОСОБНАЯ ОДНАЖДЫ РАСКОЛОТЬНАШУ ПЛАНЕТУ НАДВОЕ, СЛОВНО ФАРФОРОВУЮ ТАРЕЛКУ В ТИРЕ...» – разумеется, смешны.Уэнлесс спятил, как мальчишка в рассказе Д. Г. Лоуренса, умевший отгадыватьпобедителей на лошадиных бегах. «Лот шесть» оказался дл Уэнлессасильнодействующей кислотой, она проела огромные зияющие дыры в его здравомсмысле. Чарли – всего лишь маленькая девочка, а не орудие судного дня. Импридется повозиться с ней, по крайней мере пока не удастс установить, что онатакое, и решить, чем она может стать. Одного этого достаточно, чтобы вернутьсяк программе испытаний «лот шесть». Если девочку можно будет убедить направитьсилы на пользу стране, тем лучше.

Тем будет лучше, думал Кэп.

Кодирующий телефон внезапно издал длинный, резкий звук.

У Кэпа забилось сердце, он схватил трубку.

Пока Кэп обсуждал будущее Чарли Макги с Элом Стейновицем вЛонгмонте, она сидела, зевая и потягиваясь, на краю кровати в шестнадцатомномере мотеля «Грезы». Яркое утреннее солнце бросало с безупречно голубогоосеннего неба в окно косые лучи. При дневном свете все казалось лучше ивеселее.

Она посмотрела на папочку, лежащего бесформенной массой пододеялом. Торчал лишь клок волос. Она улыбнулась. Он всегда делал для нее все,что мог. Если они были голодны, он только надкусывал единственное яблоко иотдавал ей. Когда бодрствовал, он всегда делал для нее все, что мог.

Но когда спал, он натягивал на себя все одеяла.

Она пошла в ванную, стянула трусики, включила душ,попользовалась туалетом, пока нагревалась вода, и затем вошла в душевуюкабинку. Ударила горячая вода, и она, улыбаясь, зажмурилась. Ничего в мире нетпрекраснее первой минуты под горячим душем.

(ТЫ ПЛОХО СЕБЯ ВЕЛА МИНУВШЕЙ НОЧЬЮ)

Она нахмурила брови.

(НЕТ, ПАПОЧКА СКАЗАЛ, НЕТ)

(ЗАЖГЛА БОТИНКИ ТОГО ПАРНЯ, ПЛОХАЯ ДЕВОЧКА, ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ,ТЕБЕ НРАВИТСЯ, ЧТО МЕДВЕЖОНОК ВЕСЬ ОБУГЛИЛСЯ?)

Она нахмурилась еще больше. К беспокойству теперь добавилисьстрах и стыд. Образ ее Мишки полностью никогда даже не возникал; он находилсгде-то в глубине сознания, и, как это часто случалось, ее вина словноконцентрировалась в запахе – запахе чего-то горелого, обуглившегося. Тлеющаяобивка, вата. Запах вызывал туманные видения склонившихся над ней матери иотца, они были гигантами; они были напуганы; они сердились, их голоса –громыхали и грохотали, словно валуны в кино, подпрыгивающие и летящие с глухимстуком вниз по склону горы.

(ПЛОХАЯ ДЕВОЧКА! ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ! ТЫ НЕ ДОЛЖНА, ЧАРЛИ, НИКОГДА!НИКОГДА! НИКОГДА!)

Сколько ей было тогда лет? Три? Два? Как рано может себяпомнить человек? Она спросила однажды папочку, он не знал. Он помнил укуспчелы, а его мама сказала, что это случилось когда ему было только полторагода.

Ее самые ранние воспоминания: огромные склонившиеся над нейлица; громкие голоса, словно валуны, скатывающиеся вниз по склону; и запах, какбывает от сгоревшей вафли. Запах от ее волос. Она подожгла собственные волосы,и почти все они выгорели. Именно после этого папочка упомянул слово «помощь» имамочка стала такая забавная, сначала засмеялась, затем заплакала, затем сновазасмеялась, да так громко и странно, что папочка шлепнул ее по лицу. Чарлизапомнила это, то был единственный известный ей случай, когда папочка сделалнечто подобное мамочке. Может, нам стоит обратиться за «помощью», сказалпапочка. Она находилась в ванной, и ее голова была мокрой, потому что папочкасунул ее под душ. О конечно, сказала мамочка, давай позовем д-ра Уэнлесса, онокажет нам «помощь», сколько угодно помощи, как раньше... а затем смех, плач,смех, еще смех и пощечина.