– А этот крест, судя по украшающим его инициалам,австрийский?

Бестужев кивнул:

– Рыцарский крест ордена Франца-Иосифа. После… Львова.

Завязался неспешный разговор об орденах сих и чужих, в томчисле и о немаленькой пластине с драконом на груди пристава Мигули, полученной,как оказалось, от китайского премьера не только за бравый внешний вид, но и занемалые услуги по отысканию драгоценной табакерки, свистнутой у проезжавшего вМоскву китайского сановника оборотистыми ольховцами. Бестужев поддерживалнепринужденную беседу, не выказывая ни малейшего неудовольствия. Он уже понялтактику полковника и не сомневался, что это была именно тактика, – сразупосле освобождения его из полицейских лап Ларионов весьма даже мастерски уводилразговор от того, что послужило причиной командировки Бестужева в Сибирь.Мотивировка, надо признать, была убедительной донельзя: в самом деле, какиемогут быть серьезные разговоры о жандармских сложностях и хлопотах, когда времяблизится к десяти вечера и наилучшим выходом будет лишь плотно поужинать, ахлопоты начнутся завтрашним утром…

Бестужев на месте полковника и сам вел бы себя точно так же,но этот день, казавшийся бесконечным, пожалуй, самый длинный день в его жизни,оказался столь насыщен встречами, новыми знакомствами и коллизиями, чторотмистр, словно бы по инерции, до сих пор не мог прийти в себя, успокоиться,остыть. Жажда действий все еще бурлила по жилочкам, но силы приложить оказалосьнекуда, оставалось покорно поддаваться напору ларионовского чревоугодия давести приятную беседу о сущих пустяках…

– Если не секрет – где ваши филеры?

– Спят уже, наверное, – безразличным тоном сказалБестужев.

Семен до сих пор так и не объявился, и это довольно-такибеспокоило – стоит вспомнить о происшедшем со Струмилиным и Штычковым, –но полковника пока что не нужно посвящать в иные тонкости… Во исполнениеинструкций Герасимова.

– Алексей Воинович, – сказал полковник, когда спельменями было покончено и в рюмки вновь заструилась чистейшая смирновская. –Простите старому бурбону его навязчивость, но меня, откровенно признаюсь,гложет любопытство… Как вы оказались в Корпусе? То, что вы в Корпусе оказались,прямо-таки подразумевает некие непреложные детали: можно с уверенностьюговорить, что происходите вы из потомственных дворян… хотя, пардон, бываютисключения… не католик… что вы прослужили в армии не менее шести лет, не имеетедолгов, репутация ваша безукоризненна, располагаете достаточными средствами… Ноэто лишь – перечень непременных условий для всякого, поступающего в Корпусжандармов. А вот побудительные мотивы… Знаете, на старости лет становишьсялюбопытен не в меру. Новые люди – это всегда и новые загадки. Далеко не худшеекавалерийское училище, потом – гвардейская кавалерия, два ордена и Аннинскоеоружие за японскую войну… А что потом? Обожаю психологические ребусы, естьтакая страстишка. Разумеется, если здесь есть свои секреты…

– Господи, какие там секреты? – сказал Бестужевустало. – Знаете, Василий Львович, виной всему как раз господа революционеры.Да, именно так. Своими руками пополнили ряды охотников за ними… – он выпилследом за полковником, отставил рюмку, прожевал сочный ломтик нежно-розовойрыбы. – До войны я не интересовался политикой, как и большинство нашегоофицерства. Знал, конечно, что творится в стране: радикальные партии,экспроприации, бомбы, поздравления японскому микадо с победами, отправляемыерусской же интеллигенцией… Все равно, это было где-то далеко. А потом, в маешестого, взорвалась бомба. В прямом смысле. Эсеры бросили бомбу на одном изсевастопольских бульваров – то ли за очередным «царским сатрапом» охотились, толи просто так… жена и ее брат оказались в числе убитых, я сам спасся форменнымчудом – увидев знакомого по училищу, отошел на несколько шагов, и по какому-токапризу баллистики осколки не пошли в ту сторону.

– Мои соболезнования…

– Нет, все сложнее, – признался Бестужев. – Сженой, откровенно говоря, не ладилось так давно и серьезно, что мы к томумоменту стали совершенно чужими людьми во всех смыслах. Да и братца ее терпетьне мог – ничтожество, пустышка, мот… Здесь другое. До сих пор вся этареволюционная сволочь существовала где-то отдельно. Отдельно и отдаленно. Этобыл другой мир, никоим образом не соприкасавшийся с моим. И вдруг –соприкоснулось. Ясно стало, что нет двух миров, что они – в том же самом,в моем, в этом. Что их нужно остановить, в том числе и моими усилиями… Это ясейчас относительно гладко излагаю – тогда, конечно, все это почти невыливалось в слова, я с трудом мог изложить побудительные мотивы… но генералГерасимов понял сразу. Если бы не он – не сидеть бы нам сейчас здесь…

– И – не жалеете? Того, например, что отнынебесповоротно отлучены от офицерских собраний, куда нашего брата пущать невелено?

– Постараюсь пережить и это неудобство.

– Ну, вот оно, значит, как… – задумчиво протянулЛарионов. – Признаться по совести, вы мне сейчас напомнили меня вмолодости. Право слово. Только для меня толчком стало первое марта восемьдесятпервого года, злодейское покушение на государя и его смерть… Что-то мы опечальном? Незаметно свернули беседу на работу, будь она проклята… Время самоенеподходящее, уж одиннадцать скоро. Утомил я вас? Болтовней и назойливымпотчеваньем? Что поделать, мы тут попросту… Да и нельзя ударить в грязь лицомперед столичным гостем, чтобы не говорил потом, что в Сибири обитают скряги,негостеприимны… Но ежели, Алексей Воинович, я вас и в самом деле утомил, вы нестесняйтесь, так и скажите. Какие счеты меж своими?

– Помилуйте! – усмехнулся Бестужев. – Что-тоя не чувствую особенной усталости. Готов хоть сейчас заняться делами, так чтоловлю вас на слове, дабы доказать, что вы меня не утомили нисколечко, можно и оделах поговорить…

– Нет, вы серьезно? На ночь глядя?

– Ну, не углубленно, конечно, – сказалБестужев. – В управлении у вас нет никого, разошлись по домам, бумаги подзамком… Но хотя бы в общих чертах можем обменяться мнениями?

– А есть ли смысл? – мягко спросил полковникЛарионов. – В общих-то чертах? Без серьезного доклада работающих по делуофицеров, без документации? Я понимаю, вы молоды и энергичны, вас снедаетнетерпение, но, право, подождите до завтра.

– Пожалуй, вы правы, – кивнул Бестужев, понимая,что разговора о делах ни за что не получится, полковник непреклонен.

Он посмотрел на собеседника. Ларионов ссутулился на стуле, водин миг словно бы постарев.

– Разговор у нас пока что частный, АлексейВоинович, – сказал он негромко. – И я вас просто-таки умоляю: дайтестарику поспать спокойно хотя бы эту ночь. Я прекрасно понимаю, как выгляжу вовсей этой истории, – самым печальным образом. Грабятся золотые караваны,гибнут люди, командированные к нам из столиц для расследования, – и, бьюсьоб заклад, какая-то циничная душа уже начала усматривать зависимость второго отпервого…

– Ну что вы! – энергично запротестовал Бестужев.