Ноги наконец-то согрелись, умиротворенность посетила сознание, окончательно закрепила его в жизни. Ноттэ пошевелил пальцами, вздохнул – и нехотя поднялся, отряхнул песок. Жизнь замечательна, пока глядишь в синеву небес и ничего не делаешь. Созерцание – удел мудрых. Не обладая мудростью, приходится суетиться, наполняя жизнь ущербной мелочностью быта. Уже шуршат, валятся на плечи ворохом, новые вопросы, и ты обречен искать ответы. Чистый лист – так красиво он придумал и представил… Глупость, лишь образ. Чистым лист не был даже в тот день, когда ты явился в мир первый раз. Очищение разума – это и есть, может статься, важнейшая и пока непосильная работа.

Но – время отдыха иссякло, пора действовать.

А кругом – марево душного лета. Пустой берег, одинокий штрих рыбацкого паруса у горизонта. Чахлая зелень тянется к воде и буйно расцветает у самого берега. Ни голоса – ни вздоха поблизости, даже поверить сложно, что была та ночь, псы перекликались через реку, люди визжали и лаяли приказы злее собак, пламя пятнало воду ржавчиной, делая реку лоснящейся змеиной шкурой… Облава свернута, служители Башни ушли. Понять бы: сегодня или вчера? И где гранд, который осмелился охотиться на нэрриха? Нелепый, как все исполнители. Нет для него ни единого удачного исхода в деле!

Упустить Ноттэ – проиграть, обречь себя на общение с ним же, весьма строгим к врагам.

Поймать Ноттэ – проиграть, стать знающим слишком много, заведомо лишним в дележе бессмертия.

Принести весть о смерти Ноттэ… Когда люди прощали вестникам их дурные вести?

Сейчас гранд либо сидит в лучшей гостерии Мары и пытается отсрочить неминуемое, либо движется в сторону главного эндэрского оплота Башни, на ходу выплетая впрок и опробуя на прочность прихотливый узор доводов относительно своей полезности и чужой виновности.

Ноттэ побрел вдоль берега вверх по течению, иногда забираясь по колено в воду, иногда прыгая по камням. Недавно путь к морю был прощупан в глубине главного русла до последнего камешка, он содрал ладони в кровь, превратил ногти в ноющие болью обломки… Тот путь казался непосильным, непомерно долгим. Днем и по берегу он выглядел приятной прогулкой. Скоро Ноттэ добрался до места, где встретил засаду Кортэ. Там нэрриха не задержался, лишь глянул мельком на затоптанный берег – и побрел дальше вверх по течению, прошел еще пол-лиги, до главной переправы.

– Сеньор дон, глядите, какую я поймал рыбу, глядите же, я сам поймал, вы видите? Она огромная, такая большая, что я сам едва верю, что это я её поймал, но я чистую правду вам говорю, клянусь… – немногословно, в общем-то, начал знакомство с шагающим вдоль ручья чужаком рыбак лет пятнадцати.

Ноттэ остановился, внимательно изучил рыбину – не особенно крупную, но все же достойную стать поводом для гордости. Мальчик размахивал руками и так усердно, подробно рассказывал о своем улове, что не выслушать было решительно невозможно. И невежливо. Никто из живущих близ Мары не поймет подобного поведения, тем более проявленного в отношении несчастного недоросля. Местный дурачок умудрился недопустимо соединить приветствие простолюдину с обращением к знати – «дон»… Ноттэ сел на плоский камень, сам измерил ладонью рыбину и еще раз выслушал подробности относительно наживки и клева. Счел, что слабость ума не обязательно дополняется дурной памятью или отсутствием внимания. И был вознагражден. Мальчик знал о «шумных наглых гостях, которых никто не звал, а они явились и топтались у отца на огороде, представляешь, топтались!». Окончательно злокозненные доны ушли вчера на закате, зато сгинули все враз, а обещанных денег не дали, и это понятно: кто верит чужакам? Разве дураки, а только отец не глуп, он-то сразу сказал…

Рыба была измерена еще раз, и еще. Ноттэ с неутомимым терпением процеживал болтовню через сито внимания, как золотоносный песок. Конечно, мальчик слышал о нэрриха, плотном и рыжем – «шумный он, страшный, на агромадном коне проезжал, да, да. Такие всегда в столицу лезут, нахрапом брать чужое». Еще было всем известно, что очень важный человек живет в Маре, «целую улицу занял, совсем главный, его и видели только издали, да». Человек этот утром, вроде бы, еще оставался в городе.

Когда новости были повторены в пятый раз, пришлось придумывать ответные, называться путником, жаловаться на дороговизну столичной жизни и разорение, на жару и жадность загадочного управляющего. Сетовать: злые люди – те, что с собаками были – отняли имущество и прогнали с дороги. Теперь придется идти в Мару и там искать правду. А пока что голод донимает жестоко, очень хочется купить замечательную рыбину и немедленно её запечь на углях…

Ноттэ нескоро выбрался на дорогу и побрел к порту. Он перестал слышать журчание реки лишь в ранних душных сумерках, пробуждающих жажду и наполняющих яркостью мечты о прохладном сидре. Помимо рыбины нэрриха купил у хитрого дурака за полпесеты – то есть ужасно дорого – старую соломенную шляпу, добротную рубашку с одной аккуратной заплаткой на боку, небольшой заплечный мешок и составляющие весь его груз две черствые лепешки. В голове изрядно шумело после общения с крикливым недорослем. Хотелось сесть во дворе тихой гостерии и размочить сухой горох сплетен если не тагезским сидром, то хотя бы местным молодым вином. Обдумать произошедшее еще раз, решить без ошибки: куда двигаться дальше?

Порт оказался закрыт, подступы к нему перегорожены сэрвэдами Башни, которые лениво и без злости переругивались с городскими рыбаками, в большинстве своем лишенными права даже увидеть свои лодки, не то что выйти в море. Азарт охоты улегся, осталось лишь тупое недоумение промахнувшегося голодного хищника. Гранд пребывал в порту. Гранд все еще не придумал оправдания провалу большой игры.

Ноттэ выбрал самую тихую гостерию, поселился и заказал ужин. Тщательно очистил тарелку, до блеска – возвращение к жизни отразилось на аппетите наилучшим образом. На настроении тоже, и Ноттэ долго со вкусом болтал с хозяином заведения, посвящая его в сложности столичной винной торговли и невнятность пристрастий состоятельных донов. Которые порой не способны оценить вина, понимая лишь звон золота и ревность к чужим закупкам. Хозяин заведения в свою очередь жаловался на торговлю рыбную, погибающую на корню из-за упрямства сэрвэдов, явившихся сюда, как наказание высших сил за неведомые грехи. В море не выпускают почти никого, а немногие лодки, всё же отпущенные за уловом, по три раза осматривают, торговые же шхуны заворачивают из порта еще на подходах – что это за жизнь? Одна радость: завтра гранд покинет город, это все говорят, настолько все, что сомнений уже более нет. И сил терпеть незваных гостей – тоже…

– Ты третий за полный месяц постоялец, с кого я получил хоть одну песету, – страдал хозяин, уже не скрывая раздражения и плюхая на стол новый кувшин вина. – Глянь: мирланское, еще под печатью, невскрытое. Пей, мне уже и не жаль, я разорен, я могу гулять и смеяться, как последний бездельник. Люди Башни пили и ели вволю, а оплатили не по божески, нищим больше подают.

– Мирланское, к тому же позднее, – согласился Ноттэ, крупными глотками отпив треть из кружки и принимаясь катать вино на языке. – Не ожидал испробовать здесь напиток, достойный столицы. Если бы гранд повнимательнее изучил твои погреба, выбрал бы эту гостерию и оплатил сполна.