Ноттэ сгреб листки, бросил в миску на столе, поджег и проследил, чтобы не уцелел ни единый клок. Вышел на палубу, перевернул миску. Черные бабочки сожженной бумаги запорхали по ветру, сели на воду за кормой. Моряки молча проводили их взглядом и вернулись к своим делам. Ноттэ закрыл дверь и по привычке лег на пол, слушать воду и отдыхать. Теперь он один во всем свете знал содержимое записей Борхэ, нанесенных на сожженные листки старым, полузабытым шифром.

«Если не пополню раха, я обречен. Они обещали послать в погоню мальчишку первого или второго круга. Недоучку, годного для моих проверок и свежестью среза пряди силы, и неопытностью в драке. Я отберу у него раха, стану непобедим. И тогда назначу цену за флакон жизни для избранных.»

Эти записи Ноттэ не сжег в отличие от описания принципов «конденсации раха». В браваде Борхэ, в его нелепых утверждениях, заполняющих несожженные листки – лишь самоуверенность и самообман. И доказательство подлости Башни: Ноттэ уж точно не мальчишка первого круга, он обладает опытом, на его пути давно стараются не вставать, сполна изучив обманчивость невысокого роста и почти хрупкого сложения сына заката… так он сам себя назвал однажды.

Выбрав для преследования Ноттэ, Башня предала Борхэ: преследователь был отослан не подставляться под удар, но именно убивать.

Ноттэ оскалился от злости. Ему пообещали в оплату дар, дорогой для души – допуск в старые архивы, к дневникам учителя. Нэрриха не знал, что те записи уцелели, их обнаружение показалось чудом, добрым знаком. На поверку же всё было – обманом. Тот, кого полвека нет в мире, не даст ответов из могилы. Горечь копится, бередит старую рану. Учитель обладал красивой сложной душой, он повторял не раз: ответы внутри тебя, не ищи их вовне. Словно знал, что однажды желание получать ответы будет кем-то сочтено слабостью и использовано…

Вечер лег на воду розовый, приглушенный слоями облаков и занавесями тумана. Паруса перламутрово светились, они ловили не только западный ветер, но и закат, уподобляясь вялым, складчатым лепесткам огромной розы. Ветерок не имел сил наполнить их жизнью, заставить гудеть, и закат путался в рыже-багряных складках, словно роза уже увяла, не найдя питания в затхлой воде гавани…

Гранд не пожелал ждать на берегу. Три лодки подошли к «Гарде», встали клином. Пожилой человек в багряном плаще поднялся на борт, не удостоив взглядом капитана Вико и его команду. Указал пальцем на сундук, затем на свою лодку, требуя немедленной погрузки. Смерил взглядом нэрриха, презрительно кривя губы и готовя отговорку. Если таковая понадобится.

– У вас нет обещанного мне дара, – ровным тоном предположил Ноттэ. Подхватил сверток с эстоком и дагой. – Башня попала в должники, к тому же допустив ложь? Это было бы неприлично, но я предусмотрел и заранее исправил сию неловкость. Содержимое сундука лишено важной части. Итак, договор нарушен обеими сторонами, следовательно, он утратил силу. Плата не будет испрошена мною, сыном заката.

– Какого черта…

– Не богохульствуйте всуе. Пепел не расцветет словами, отданными огню и морю. Но я изложил на бумаге всё, что счел важным. Теперь откланиваюсь.

Сундук уже переместили на лодку. Гранд поморщился, принял листки, свернутые в кольцо и перевязанные лентой. Забрал такие же у капитана и Бэто. Жестом приказал личному сэрвэду, и тот выверенным движением извлек из складок плаща приказ. Вручил капитану Вико. Значит, исключая сплетни, «Гарду» отправляли в путь немедленно, и личный секретарь гранда оставался на люгере пассажиром, чтобы допросить команду и составить полный отчет.

Всё пока что в рамках ожиданий. Ноттэ шагнул к борту, спрыгнул в лодку гранда, прошел до её кормы, прыгнул на соседнюю, вымерял шагами и её длину, снова поднялся на край борта, оттолкнулся сильно и резко…

Берег близок, он достижим для опытного нэрриха, спешащего покинуть порт. Ноттэ прыгал с волны на волну. С каждым рывком приходила мысль.

Он сказал капитану, что намерен преследовать гранда Башни. Он указал путь, удаленный от моря. Зачем? В надежде унять пыл Вико, упрямого сверх меры.

Капитан заявил вслух, что ничего не должен, что жизнь оплачена брошенной веревкой… Но кто верит порядочным людям, когда они состязаются в благородстве?

Последний шаг по воде – седьмой – утопил Ноттэ выше колена, пришлось некрасиво падать вперед, цепляясь за доски пирса. Нэрриха подтянулся, поправил мокрую рубаху и заспешил прочь, снова ощущая себя свободным и бесприютным, как ветер. Пойманным и обманутым, как… как нэрриха.

Ноттэ усмехнулся и поправил себя: он опытен, он ловко вывернулся из ловушки и… следует в пасть нового капкана. Однозначно он уверен лишь в одном: прямо здесь, на берегу, брать не станут. Море слишком огромно, пойди выуди ныряльщика. Если бы не «Гарда» за спиной, если бы не Зоэ на острове – он бы нырнул. И ну её, эту гордость!

Можно жить в стороне от суетных людских дел. Тогда не тронут, не нарушат покой размышлений: просто забудут о тебе, и довольно скоро. Но есть ли смысл в самообмане? В какой-то момент приходится признать, что ценные вопросы не множатся в тишине. А тебе, оказывается, давно уже нравится копить вопросы, добавляя новые в непосильную груду, на грядущее обдумывание…

Припортовые улочки давно избавились от бликов заката, в их узких руслах преет ночь без лунных отсветов и фонарных бликов. Гниловатые доски настилов не скрипят под мягким башмаком. Беззвучное дыхание не нарушает тишину. В тумане копошатся лишь посторонние отзвуки: кошачий мяв у кучи с рыбьей требухой, пьяное пение-бормотание за дверьми дешевых гостерий, хруст перетираемого конскими зубами ячменя, скрип флюгеров…

Нэрриха ощутил себя плывущим в настое лживого покоя, опасном, как прибрежная вода, где всякая рыба – на виду, хотя сама и не осознает уязвимости. Он – знает, потому спешит и петляет, путает след. Проверяет, нет ли близкой погони.

Впервые за много лет Ноттэ ощущал себя дичью, это подзабытое с ранних кругов опыта чувство угнетало. Нет в нынешнем взрослом Ноттэ прежнего юношеского азарта, упоения силой или удачливостью, детской уверенности в правоте. Только глухое раздражение болезненно скребет душу: ты пообещал Зоэ защиту, а сам попался в ловушку и не властен над собственной судьбой. Впрочем, страх смерти – это слишком человеческое. Чужое. Страх боли ближе и понятнее, но даже он куда как слаб в сравнении с возмущением. И гордостью, конечно же. Именно она, – кому же еще такое под силу – толкнула на путь самонадеянности. Посоветовала войти в порт Мара на люгере, глянуть остро и насмешливо в глаза гранду и, поселив там страх, пересечь темную гладь воды, чтобы сгинуть на суше, в глухой ночи. Раствориться призраком на виду у наблюдателей, а их вокруг – немало…

– Мальчишка, – Ноттэ еще раз шепотом отругал себя.

Впервые в жизни собственная бравада выглядела не величественно, а всего лишь глупо. Зоэ осталась на острове и ждет. Маленькая, беззащитная. Для неё происходящее – не игра, хотя некоторые лезут в герои, дразнят смерть. Да ладно бы смерть! Зная так много важного, следует опасаться скорее уж – жизни. У грандов в Башне есть опытные люди, умеющие спрашивать нудно, ужасно нудно и больно. Однажды он испытал это на себе и зарекся повторять.