Берег Серой Чайки давно истаял вдали, скрылся за линией горизонта. Волны дней качали «Гарду», на спинах несли к берегу… У времени коварная природа: порой оно – вязкое болото скуки, одолеваемое с немалым трудом, пустое, кажущееся бескрайним… Но в самый неподходящий миг рядом вдруг открывается грохочущий водопад непредвиденного!

Времени или слишком много, или недопустимо мало, средние состояния редки и доступны, пожалуй, лишь всезнающим мудрецам. Ноттэ усмехнулся, подставил лицо родному ветру, сегодня лишенному порывов, спокойному. Упрямому: он тащит и тащит люгер к берегу, хотя нельзя спешить, не разобравшись с наследством Борхэ. Его записи, как понятно по уже прочтенному и первично осмысленному – безмерно опасны. А день так спокоен, череда мелких волн лоснится в неярком свете, проникающем сквозь облачную ткань. «Гарда» плавно режет серо-сизый щелк поверхности, рулевой задремал от безделья. Команда опасливо наблюдает за капитаном, борющимся со скукой давно выработанным способом.

– Дальше, – зевнул Вико, прикрыл глаза и уточнил: – Парада.

– Так… ну… в общих чертах если, – замялся Бэто, робко гладя обложку дареной лоции.

– Лоцмана на борту нет, брать чужаков мы, гончая Башни, не всегда вправе, – укорил капитан. – Так какого лысого беса ты краснеешь и сопишь, словно девка, облапанная в толпе, за что не след? Ты в порт Парады ночью при юго-западном ветре входить будешь тоже – в общих чертах? Или, вроде нэрриха, по водичке побегаешь и колкие мели прощупаешь пятками?

– Ну…

– В Параде при юго-западном, как раз десять лет назад, он сам брал лоцмана, – Ноттэ отвлекся от бумаг и охотно выдал тайну. – Ночью из постели выволок за бороду.

– Выволок… капитан? – поразился Бэто.

– Пассажир, – поморщился Вико, нехотя признавая прошлое. – В дело встрял этот же языкатый еретик, что вздумал теперь лезть в обучение моего помощника. За борт таких, и весь сказ. Сам сидит кислее уксуса и мне застит радость.

– Уже молчу, – пообещал Ноттэ.

Он снова погрузился в чтение чужого дневника, морщась от неприязни. Гной грядущей беды надувался нарывом, полнил душу болезненным предчувствием. С чего нэрриха Ноттэ возомнил, обманутый отсутствием достойных спорщиков, что подобные ему – именно подобны? Приходят из небытия, откликаясь на зов. Получают тело, настоящее во многих отношениях – способное ощущать боль, холод, жажду. Обретают рассудок. И вместе с ним безрассудство… гордость, гнев, восторг, презрение – весь набор человеческого и скотского, многие нити, которые сам нэрриха переплетает – порой сознательно, а порой и безотчетно. Так, постепенно, возникает личность.

Очень давно Ноттэ ощутил, как зародилось и окрепло понимание ответа на один важный вопрос. То была даже не мысль, а хрупкое наитие: кем бы, чем бы ни были породители нэрриха – высшие силы – они лишены многого, присущего живым. Высшие не страдают от своей неполноты, поскольку её нет в ином измерении мира. Но, может статься, призрак неведомого влечет и дразнит их, втягивая в водоворот танца? Каково это – быть частью мира? Вдруг именно таков первый вопрос? Для ответа даже высшему приходится потрудиться: отрезать от целого, начисто отделить, прядь себя – и обеспечить её дарами, предназначенными для людей. Так нэрриха вручается умение оценивать: смотреть на мир и видеть нечто главным, а прочее – фоном. К тому же люди живут в потоке времени, это особенное существование, интересное для высших.

Если все так, виновны ли плясуньи хоть в чем-то? Они лишь позволяют утратить одно и обрести другое. Обменять безмятежность на нестерпимое любопытство. Стать в какой-то мере богом, создателем цельного внутреннего мира – «я». И к тому же творцом обстоятельств и ходов человеческой истории, существом, влияющим на внешний мир. Прямая плата за перемены – клятва служения первого круга, если некто догадается и успеет её стребовать. Плясуньи редко получают выгоду от своего же танца. Сэрвэды Башни узнают о пляске слишком быстро и стараются найти нэрриха, явленного в мир. Обычно – успевают, если слуги короля не опережают их…

Но есть для нэрриха и косвенная плата – это утрата себя прежнего, поскольку у рожденных в теле нет памяти о бытии ветра.

Получается, плясуньи – мостик меж мирами, вернее, тот самый кинжал, отсекающий прядь ветра… Он, Ноттэ, долгое время по-детски хранил обиду на орудие и не пытался найти и наказать того, кто направлял удар и использовал ритуал в корыстных целях. Нэрриха – несравненные воины. Пока они служат, связанные клятвой, они безмерно надежны. Но, исчерпав долг найма, затаившие обиду нэрриха становятся главной угрозой для бывших хозяев. Не зря Башня следит за детьми ветра по мере сил людских! Старается одних вознаградить, объявив своими клинками воздаяния, а иных, упрямых, наказать и ущемить. То есть в конечном счете создает хрупкое и фальшивое равновесие интересов, основанное на противопоставлении нэрриха друг другу, игре на их слабостях.

Вот пример. Ноттэ, нэрриха с солидным опытом седьмого круга, пожелал разобраться в грязной истории отравления любимого учителя. Башня знала: Ноттэ, сын заката, уже убивал своих сородичей, но в последнее время притих… Гранды учли и то, что Ноттэ давно странствует, он отвык от политики и королевских дворцов, а потому вполне наивен в нынешних интригах. И вот уже посланец Башни доставил Ноттэ сведения о виновнике смерти учителя, а с ними заодно – дозволение убрать из игры заказчика давнего убийства. По занятному, но в тот момент неинтересному для Ноттэ стечению обстоятельств, заказчик был претендентом на сан патора. Разгневанный нэрриха наказал его, и лишь тогда люди Башни назвали имя исполнителя и дали весомые доказательства того, что нэрриха Борхэ виновен.

Сейчас выясняется, что у Башни есть весомейший интерес в устранении Борхэ. Именно этот нэрриха вздумал торговать бессмертием.

Оглядываясь в прошлое уже без гнева и боли, временно ставший клинком Башни Ноттэ не может не понимать: его опять использовали вслепую… Башня, со свойственным ей хладнокровием, разрушила притязания Борхэ чужими руками. Гранды убеждены, что Ноттэ утратил интерес к делу, завершив свою месть. Значит, он, весьма честный в любом найме со своим нанимателем, передаст сундук и записи покойного, особо в них не копаясь. Иначе сам окажется под ударом и подставит нынешних своих друзей…

– Не будет сегодня улова, – громко посетовал капитан.

– Почему? – напоказ удивился Бэто, опознав игру.

– Глянь: нэрриха хмур! Прям черный ураган, чье брюхо набито отборным градом, как селедка – икрой. Рыба учует погоду его души и уйдет на глубину. Рыба – она не дура… Дураки мы. Куда нырять с палубы, ежели берег далече? Мы терпим. Смиренно.

– Смиренно? – восхитился Ноттэ, закрывая дневник и убирая в сундучок, под замок. – Вико, что ты знаешь о смирении? Ты для этого словца или слишком стар, или слишком молод.

– Ага… в точности не выяснено. Ну, иди сюда, покумекаем, седины мои учтем. Бэто, что замер? В дрейф «Гарду», лодки на воду и вперед за рыбой, покуда я забалтываю двуногую непогоду. Для такого дела требуется пустая палуба. Ясно?