Но больше всего ее привлекала медицина. Сказалась услышанная ею фраза, случайно оброненная тем же Арнольдом в разговоре с ее отцом, что Маргариту можно было спасти. Окажись у ее ложа вместо неграмотных повитух знающий доктор и все – трагедии удалось бы избежать. Остро ощущавшая отсутствие материнской ласки Изабелла накрепко запомнила его слова.

Сам медик, в результате столкновений с духовенством и Арагонским двором вскоре принужден был бежать во Францию, попросив дона Педро сохранить его труды и рукописи. Каково же было его удивление, когда спустя два года вернувшись оттуда, он обнаружил, что Изабелла помнит названия всех лекарств, описанных им, знает, от каких болезней они помогают, а также их состав.

Во многом именно благодаря ходатайству Арнольда, отец согласился отпустить девочку, когда ей исполнится пятнадцать, для дальнейшего обучения медицине в самую знаменитую в ту пору во всей Европе Салернскую врачебную школу. Женщин в Европе и впрямь считали существами второго сорта. Однако в Салернской школе, благодаря знаменитым женщинам-профессорам, некогда преподававшим в ней и оставившим многочисленные медицинские труды, отношение к ученицам было иное. Правда, от поступающих требовалось пройти трехлетний подготовительный курс, но учитывая ручательство за Изабеллу самого автора «Салернского кодекса здоровья», ее приняли и так.

Проучиться ей довелось всего три года. Старый дон Педро занемог и, торопясь обеспечить будущее дочери, поспешил вызвать ее обратно в Арагон, дабы выдать замуж за своего старинного друга де Сандовала. Через полгода приключилась смерть отца, а еще через полгода – разгром ордена тамплиеров, в котором состояли ее старший брат Эксемен и кузен Бонифаций.

С заемным письмом все произошло несколько иначе, чем предполагал Петр. Изабелла не хотела упоминать подробностей, но случайно обмолвилась, а остальное, уцепившись за сказанное доньей, вытянул из нее Сангре.

Оказывается, Эксемен, когда потребовалось извлечь из тайника, расположенного в одном из тамплиерских замков, хранившееся там долговое обязательство Овадьи и перепрятать его в надежном месте, отнюдь не случайно обратился к своей младшей единокровной сестре. Он и ранее не раз имел возможность убедиться, насколько умна Изабелла. И дело вовсе не в том, что она знала назубок уйму древних ученых трактатов по медицине, могла читать и писать на трех языках, и в шахматы играла так, что одолеть ее не мог никто. Девушка подчас находила выход из таких сложных ситуаций, которые поставили бы в тупик и убеленного сединами старца.

Далеко ходить ни к чему – это ведь именно она несколькими годами раньше, приехав из Салерно, накануне своей свадьбы обратила внимание на удрученного чем-то брата и не отставала от него, пока не выяснила причин его озабоченности. Всего он ей, разумеется, не говорил, но обтекаемо рассказал, что один человек, изрядно зависимый от другого, не хочет давать ему денег взаймы, но затрудняется найти благовидный предлог для отказа.

– Так пусть он спешно одолжит их третьему человеку, – почти мгновенно выдала она идею.

Эксемен удивленно посмотрел на нее и осведомился:

– Может, ты еще и скажешь, кому одолжить?

– А это смотря сколько власти у второго человека, – улыбнулась Изабелла. – Да и сроки имеют значение.

Эксемен чуть поколебался, но решился рассказать ей все. На сей раз девушка ответила не сразу, но пауза длилась недолго и прозвучало имя купца Овадьи бен Иегуды. Причем она сразу же изложила причины, коими руководствовалась при его выборе – рассказала и про его честность, и про Ганзу, и про императора Альбрехта. Брат согласился, что совет ее весьма неплох, разве с выбором купца она слегка промахнулась. Дело в том, что Овадья – еврей, исповедующий иудейскую веру, и навряд ли великий магистр согласится довериться ему. Изабелла же заявила, что вероисповедание купца, если вдуматься, дает дополнительное преимущество, даже два.

Во-первых, будь на его месте католик, сразу возник бы вопрос: как указать в долговом заемном письме процент? А без него не обойтись, ведь срок займа неизвестен. Зато с презренным народцем все легко и просто, ибо церковь запрещает взимать лихву исключительно христианам.

Ну а во-вторых, возможно, узнав, у кого из христианских купцов находятся деньги тамплиеров, посланцы римского папы смогут уговорить вернуть их в обмен на полное отпущение всех грехов на ближайшие триста лет и обещание вечного блаженства на том свете. Но у иудея Овадьи другой бог, другой рай, другие смертные грехи, а главное – другие авторитеты, и в их число не входит ни самозваный наместник Христа на земле, ни его люди. Посему и тут можно быть спокойным.

Позже ее аргументы, изложенные Эксеменом, произвели такое впечатление на магистра, что тот, подумав, согласился и с предложением насчет займа, и с тем, что ссудить их нужно именно Овадье.

Поручение брата извлечь и перепрятать шкатулку из тайника сестра исполнила как нельзя лучше и сообщила Эксемену о новом месте. Тот поблагодарил ее и сказал:

– Отдашь ее тому, кто придет к тебе и скажет: «Не все нити братьев-тамплиеров перерезаны жестокой Атропос. Лахезис по-прежнему сучит пряжу[17]».

– Лучше приходи за нею сам, – вырвалось у Изабеллы.

– Как получится, – слабо улыбнулся Эксемен. – Но если со мной что-то случится, больше года моего посланца не жди – опасно. Сейчас пытки в Арагоне запрещены, да и инквизиторов к нам пока не подпускают, но ходят слухи, что… – он замялся, явно не желая пугать сестру и закончил обтекаемо. – Словом, все может измениться. А потому выжди год, от силы полтора, и беги, причем чем дальше, тем лучше. Желательно, в те края, куда не сможет дотянуться ни французский король, ни римский папа.

– А как мне быть с…

– Вместе с заемным обязательством, – перебил он ее, – в ларце лежит послание от великого магистра. Можно сказать, его завещание. Считай его моим прощальным заветом тебе.

Этот разговор состоялся во время их последнего свидания. Больше ее к нему не пустили – Эксемен как в воду глядел, предрекая появление в Арагоне специальных папских инквизиторов. И сразу после их прибытия летом 1310 года режим содержания арестованных тамплиеров резко ужесточился, ибо первое, о чем они попросили короля, так это заковать узников в цепи. Король Хайме пытался противодействовать, но когда Климент весной следующего года потребовал выдать обвиняемых «монаху-пытателю», Хайме вынужден был отступить. Эксемен стал одной из первых жертв.

Изабелла ослушалась брата и ждала его посланца гораздо дольше указанного срока – почти два года, но тщетно. Тогда она извлекла из тайника послание великого магистра. В нем Жак де Моле, обращаясь к Эксемену, писал: «Доверяю тебе, брат мой, сохранить это долговое письмо до возрождения нашего братства, после чего надлежит вернуть его мне, а в случае моей смерти передать его вновь избранному главе нашего ордена. Если же время возрождения замедлит со своим приходом, то через десять лет ты вправе воспользоваться всем золотом по своему усмотрению. Однако при этом ты должен исполнить два моих условия.