– Хэльвард гордился бы тобой.

Слова эти врезаются в сознание раскаленным докрасна наконечником стрелы. Вздрогнув, смотрит Белолунная на старшего брата, и губы трогает легкая, печальная улыбка.

– Как и тобой, Витарр.

Он дергается, словно она ударила его, и кидает на сестру удивленный взгляд. Ренэйст смотрит на него спокойно, рассматривая лицо, покрытое сеточкой тонких шрамов, и поджимает губы. Ах, как похож Витарр на погибшего Хэльварда! Один разрез глаз у них, тот же нос с легкой горбинкой и тонкая линия губ. Но челюсть у Витарра крепче и резче, чем у того Хэльварда, которого она помнит, а в глубине карих глаз лишь тоска и боль. В волосах у него серебрится седина, а ведь юноше всего восемнадцать зим.

Несправедливо поступили с ним боги. Жестокую судьбу проложили.

Торопливо отводит Витарр взгляд свой, глядя на безразличную Луну. Накидывает на голову свою капюшон плаща, словно бы прячась от глаз сестры, и Ренэйст отворачивается, не глядя на него более.

– Не передумала? – Голос хрипит, и Братоубийца кашляет, стыдясь волнения. – Насчет корабля.

Белая Волчица ведь забыла о том разговоре, что произошел между ними. Заламывает пальцы и невольно переводит взгляд на левую руку брата, что покоится у его бедра; нет указательного и среднего пальцев у него на ладони. Пред глазами возникает облик брата, слабого, влажного от пота, мечущегося по постели, а пальцы его были черны, как руки вельвы, измазанные углем. На долю Витарра выпали лишь страдания и одиночество, а ведь Рена до сих пор не верит в то, что виновен он в гибели старшего их брата. Помнит, каким заносчивым мальчишкой был Витарр, но никогда бы не пожелал он гибели Хэльварду, что был для него примером. Всегда твердил он, что желает быть таким, как наследник их отца. Как мог Ганнар позабыть о дружбе своих сыновей?

Неужели отец действительно посчитал, что мальчишка восьми зим от роду помышлял убийство?

Нравы детей Луны жестоки, это верно. Но у всего есть предел.

Она не защитила его тогда. Не помогла, не сберегла. Смотрела издалека, как терзали брата ярлы, подобно стае обезумевших собак. Не ей отказывать в его просьбе.

– Нет. Я не передумала, Витарр.

Смотрит так, словно призрак сидит подле него, а после хмурится. Кусает Витарр губы, как часто делает и Ренэйст, и весь сжимается, словно раненый пес. Не привык он к заботе, и согласие сестры воспринимает как обман. Он был груб и жесток с сестрой с той самой зимы, когда их настигла беда. Отчего хотеть ей помогать ему?

Бледный свет Луны падает на их лица, и викинг отворачивается, опустив взгляд на носки своих потертых сапог. Сейчас ему не хочется говорить о том, как именно сестра проведет его на один из драккаров. Но при всем желании Витарр не может представить себе ни одну тему, на которую могли бы они побеседовать. Слишком велика пропасть между ними. Должно быть, нет смысла пытаться преодолеть ее.

Но, несмотря на это, он говорит:

– Раидо – хорошая руна.

– Правда?

Витарр кивает.

– Она означает «дорога». Или «новый путь».

– А какая руна была у тебя? – Поймав удивленный взгляд молодого мужчины, Ренэйст поясняет: – Тебе восемнадцать зим. Значит, ты проходил испытание.

Витарр молчит, и ей уже кажется, что брат не хочет отвечать. Зря завела она разговор о его посвящении. Разве позволил бы Ганнар Покоритель пройти испытание тому, кого лично назвал братоубийцей? Но ни разу не видела Ренэйст, чтобы кто-то запрещал Витарру держать оружие у пояса. Мнется, убирает тронутые сединой темные волосы с лица, но отвечает он ей:

– Проходил. В шестнадцатую зиму.

– Конунг позволил?

– Нет. Конунг был категорически против и не пустил меня в лес с иными отроками.

– Тогда как же?

Он тяжело вздыхает и хмурится, отчего между бровей у него появляется глубокая складка. Сын конунга кажется гораздо старше своих лет. Тень печали и горя падает на его лицо, и мрак этот не может рассеять даже свет Луны. С сомнением смотрит Витарр на сидящую подле него сестру, не зная, стоит ли отвечать на ее вопрос. Тайна эта принадлежит не только ему. С другой стороны, как может он рассчитывать на ее помощь, если та будет сомневаться в нем?

– Один из приближенных воинов Ганнара, – начинает он свой рассказ, – обратился к нему с вопросом: «Почему, конунг, не вижу я твоего сына среди отроков, которые нынче отправились в лес?» Конунг ответил, что единственный его сын покоится под толщей льда, а дочь его слишком мала, чтобы проходить испытание. Воин потребовал справедливости. Он сказал, что каждый знает, что есть у Покорителя второй сын, и то, что тот лишен возможности стать воином, не делает конунгу чести. Что не желает следовать за вождем, что поступает столь низко с собственной кровью. Конунг был пристыжен, но оказался слишком упрям и горд. В конечном итоге Ганнар позволил тому воину провести для меня испытание, но проходить его я должен был после того, как иные отроки возвратятся в Чертог Зимы, да и то в одиночку. Когда я добыл трофей, для меня одного был проведен ритуал посвящения. Этот воин постарался сделать все согласно традициям.

– Но ведь вельва приходит один раз за всю зиму! Как ему удалось уговорить ее прийти вновь ради одного тебя?

Губы Витарра трогает насмешливая улыбка.

– Старуха не единственная вельва на землях Луны, дорогая сестрица.

Ренэйст выглядит удивленной, и Витарр хрипло смеется, глядя на нее. Именно такую реакцию ожидал увидеть он на свои слова, и она его не разочаровала. Но сестра его не глупа, и, возможно, даже слишком любопытна, пусть и забыла про первый свой вопрос о том, какую же руну начертила ему вельва. Вновь поднимает она к нему взгляд и спрашивает:

– Как же ты один добыл троллий зуб?

Кажется ей, словно до сих пор бежит она по снежному лесу, окутанная страхом, что вязким комом скользит по хребту. Фритхов погиб, стараясь добыть этот трофей, и лишь всем вместе удалось одолеть ужасного зверя. Не верится, что Витарр, каким бы умелым воином он ни был, в одиночку справился с этим заданием.

– Хитростью. Долго блуждал я по лесу, пока наконец не встретил своего противника. Признаюсь, казалось мне, что погибну среди снегов, настолько велик и могуч он был. Тролля я не убил, и сам цел остался. Заставил гнаться за мной по всему лесу, а когда он выбился из сил и рухнул наземь – связал. Я тогда сам еле на ногах стоял, но вырвал треклятый зуб из пасти чудовища. Назад я воротился, весь пропитанный смрадным дыханием тролля, и, прежде чем начать ритуал, меня пару раз окунули в бадью с горячей водой.

Рассказ кажется невероятным, а слова Витарра воспринимаются как байка, сюжет песни, спетой скальдом. Разве под силу одному воину проделать такое? Но ведь собственными глазами видела она, как Ньял в одиночку вогнал копье в плоть измотанного погоней зверя. Таков удел Витарра – хитрость. Недаром носит он на шее свернутого в кольцо Йормунганда, мирового змея, сына самого Локи. Ренэйст кивает, принимая его слова.