– Да.

Святовит кивает головой, после чего смотрит куда-то поверх плеча Витарра. Взгляд его карих глаз становится пустым, и викинг невольно ежится, но спину держит прямо, словно бы это играет какую-то роль. Ведун бормочет что-то себе под нос, сжимает и разжимает пальцы, а после смотрит на Витарра.

– Хорошо, – сипло говорит он. – Мы загрузим твои тюки едой и закрепим у седла.

Ничего более не говоря, стремительным шагом идет ведун прочь. О чем думал, то только ему ведомо, а Витарр спрашивать не желает. Вздыхает, оглядывается да шагает следом, ступая тяжелыми сапогами по нежной земле, и волны золотого моря смыкаются за его спиной.

Как ему хочется назад, к теплому очагу!

Витарр сильнее кутается в свой плащ, утыкается носом в мех и бьет скакуна по бокам. Конь взрыхляет непокорный снег мощными копытами, и всадник его бел, подобно седому старику. Продвигаться сквозь лес со столь тяжелой поклажей сложно, да разве есть у него выбор? Испокон веков живут вельвы уединенно, отрекаясь от человеческой жизни и отдавая себя богам. В отличие от солнцерожденных, у детей Луны лишь женщины могут овладеть Даром, да и то не столь могущественным. Как и в дедовских легендах, зовут этих женщин вельвами и забирают от матери в тот самый миг, когда пробуждается Дар. Что происходит с девочками после этого – никто и не знает, да только они словно перестают быть людьми. Дикие, необузданные, как само воплощение природы.

Путь пролегает через лес, мимо озера Вар, но Витарр не смотрит в его сторону. Он знает, что толстый слой льда ныне расколот, и Зеркало глядит вверх разбитыми осколками былого величия, явив густую темную кровь в прорезях болезненных трещин. Холодные эти воды зовут его каждый раз, едва он смыкает глаза, и нынче викингу страшно, что вот-вот покажется из глубины детская рука. Потянется к нему, потребует плату за то, что он совершил.

В чем не был виноват.

Облизнув губы, Витарр прижимает трехпалую свою руку к груди. Все, что должен был, он уже отдал этому озеру.

Жилище вельвы находится в самой чаще, и иногда он задается вопросом, как она еще не умерла в нем. Лес этот полнится троллями и множеством иных тварей, которым вряд ли большого труда стоит разорвать одинокую женщину, раскидав ее нутро по белому снегу. Однако она до сих пор жива, и Витарр не может сказать, хорошо ли это.

Дом встречает его оленьим черепом над входной дверью и связками сухих, покрытых инеем трав на балках, что удерживают крышу. В землях Луны столь холодно, что травы эти должны были не просто покрыться инеем, а вовсе заледенеть, но Витарр знает, что если он прикоснется хоть к одной связке, то сухие веточки приятно уколют подушечки озябших пальцев. Ему не хочется знать, какие силы использует для этого хозяйка дома. Он спешивается, снимает с седла верного своего коня поклажу, и олений череп, что висит над дверью, косит на него пустыми глазницами. Витарр ставит тюки на снег подле порога и, взяв Змея под уздцы, ведет его в сторону импровизированного стойла. Когда он возвращается назад, дверь, ведущая в дом, слегка приоткрыта, и из нее на снег льется яркий свет. Как любезно приглашает его хозяйка! Фыркнув, закидывает он поклажу на крепкую свою спину и шагает к порогу.

Внутри жарко, как в печи. Иней тает, и теперь с волос, бороды и плаща его на деревянный пол капает вода. Захлопнув за собой дверь, Витарр ставит тюки подле себя и оглядывается. В доме этом пахнет гарью, горечью и чем-то дурманящим. Стены покрыты рунами – вырезанными ножом по мягкой древесине и написанными кровью. В самом дальнем углу, под балдахином из тысячи разноцветных тканей, привезенных из страны Заката, виднеется ложе, собранное из звериных шкур. Большой грубо сколоченный стол полнится россыпью янтарных и серебряных бусин, всевозможными ступами, травами, косточками птиц и мелких животных. На самом краю неровной стопкой лежат несколько книг в потрепанных, даже истерзанных переплетах, а уже подле них аккуратно лежит увесистый черный мешочек. Несложно догадаться, что именно может столь бережно хранить вельва.

Руны на человеческой кости. Говорят, сам Локи вырезал их из костей погибшего Бальдра в дар дочерям своим, темным ведьмам, коих породил, съев сердце жестокой женщины.

– Что застыл на пороге, словно не ждали тебя?

Она стоит подле очага, помешивая деревянной ложкой густое содержимое большого котла. От варева поднимается ароматный дым, исчезая в специальном отверстии в крыше, и, измученный резкой сменой холода на тепло, Витарр тянет с плеча свой плащ. В доме лишь один стол и совсем нет стульев, и потому мужчина кидает плащ прямо перед очагом, присаживаясь на влажный мех. Лишь тогда Братоубийца решается поднять взгляд на хозяйку странного этого дома.

Множество раз он был здесь гостем, но никак не может найти в себе силы привыкнуть к дикому ее виду. Тонкие девичьи руки увенчаны множеством серебряных браслетов, широких и тонких, и каждое ее движение сопровождается звоном. На шее ее бусы, янтарные, серебряные, деревянные, и тяжелый пояс на тонкой талии. Ноги вельвы босы, лишь от щиколоток до колен тянутся хитросплетения паутины черных лент.

Сага – такое имя получила она при рождении, и продолжала его носить, несмотря на то, что по закону должна была отречься от него, едва перст вельвы указал на нее.

– Я привез еду, – тихо произносит Витарр.

Женщина отвлекается от котла и кидает взгляд на привезенные им мешки, что стоят в стороне. Сага хмыкает, и в свете очага видит мужчина ее лицо, покрытое магическими знаками, подобно стенам дома. Взгляд ее устремляется к нему, и Витарр смотрит ей в глаза, сохраняя спокойствие. Нет надобности в том, чтобы бояться ее. Хотела бы, так давно уже погубила бы. Не позволила бы найти в снегах свое жилище, накрыла бы его пеленой морока, скрывая от чужих глаз. Сама в свой дом каждый раз ведет его, и не ему бояться. Сага не всегда ведь была вельвой. Лишь потому, что владеет она Даром, все забывают, что остается она человеком. В Чертоге Зимы осталась у нее родня, и среди детей Луны ходит дева с такими же карими глазами, печальными и хранящими в себе тьму древней силы.

Люди позабыли, что Тьму и Пламя породило одно чрево.

– И только? – раздается ее хриплый голос. – Ни совета не спросишь, ни помощи просить не будешь? Не похоже это на тебя, Витарр, сын Ганнара.

Витарр морщится.

– Не сын я ему, и тебе это ведомо. Насмехаться будешь – не приеду больше.

Сага смеется. Она тянет руку и берет с полки две деревянные чаши, по которым и разливает дымящуюся похлебку. Никогда еще не оставила она его без угощения, согревая после мороза его нутро горячей пищей, и мужчина не знает – то ли он столь удачно выбирает момент для приезда, то ли это она знает, когда именно он приедет.

– Не хотел бы, так давно бы уже перестал приезжать. Не держу я тебя и не имею власти приказывать. Добровольно идешь, да я виновата.

Дерево обжигает ладони, и Витарр удовлетворенно вздыхает, чувствуя, как отогреваются занемевшие руки. Сага присаживается на меха по другую сторону очага, отставив свою миску в сторону, и все смотрит на него глазами, что кажутся черными, когда на лицо ее падает тень. Взгляд этот мистический и злой, но Витарр его не боится. Вместо этого он делает глоток похлебки, обжигая язык и позволяя теплу наполнить его. Сага кривит губы, но нарушает возникшее молчание первой.