Но там потому, что есть дела поинтереснее, есть учеба, работа, творчество, карьера, а здесь от безделья вынужденно усложняют такую простую вещь, потому что человеку препятствия необходимы…

Граф Мальгерт некоторое время сопровождал меня, но у нас этикет понимается иначе, незаметно отстал и пошел заниматься делами. Я видел, как вдали встретил Альбрехта, поговорил, Альбрехт кивнул и пошел к нам с принцессой.

Я к этому времени уже обременился толпой, за нами с почтительным видом следуют не меньше дюжины, то ли самых знатных, то ли достаточно смелых, чтобы заявить о таком праве, но перед Альбрехтом расступились, кланяясь тоже с почтением, но на миллиметр недокланиваясь, чтобы не перепоклониться, как можно с императором.

Альбрехт кивнул молча, некоторое время сопровождал нас, наконец поинтересовался:

– А что за бал-маскарад? Мальгерт ничего не перепутал? Снова танцы?..

– Здесь хорошие танцы, – возразил я. – Медленные, степенные, каждое движение просчитано! Никакой сбивающей с толку импровизации, все державно и солидно, это же дворец, а не балаган.

Принцесса вздохнула, то ли одобряя, что да, дворец это не балаган, то ли недовольная таким вольным сравнением.

– Танцы для тугодумов? – уточнил он.

Я пояснил:

– Всегда успеешь сообразить, куда двинуть ногой… Замедленная в восемнадцать раз лезгинка.

– Ваше величество?

– Там тоже партнеры не отрывают один от другого взглядов, – пояснил я. – И не прикасаются один к другому. Двигаются, правда, несколько… живее. А здесь не танцы, а просто сказка.

Я кивнул на участок двора, мимо которого проходим, с двух сторон доносится слаженная музыка, несколько пар танцуют очень медленно, глядя друг на друга застывшими, как и принято, глазами, эмоции выказывают только простолюдины, двигаются только ноги, да иногда руки очень неспешно протягиваются навстречу друг другу, чуть-чуть прикасаются кончиками пальцев, а то и не касаются, а только обозначают прикосновение, целомудренные, дескать, и снова партнеры с поклонами отступают, медленно поворачиваются, как фарфоровые фигурки на часах.

Свет льется от фонарей и развешанных даже во дворе люстр золотой, чувственный, но в этих танцах для высшего круга каждое движение строго регламентировано, словно не танец, а дипломатические переговоры на высшем уровне.

Я оглянулся на принцессу, идет за мной неотступно, на лице страх и надежда сменяются так часто, что захотелось остановиться, обнять, успокоить, но как такой человеческий жест истолкует высший свет, который я просто обязан приручить?

Она ответила таким надменным взглядом, словно смотрит с горы на копошащуюся у подножия в грязи грязную свинью. Я нахмурился и пошествовал императорски дальше, хотя и мелькнула мысль, что это защитная реакция испуганного зверька, надо бы в самом деле проявить как бы тепло, но, с другой стороны, могла бы и не задираться. Императора может обидеть каждый.

Альбрехт пошел рядом, сказал тихонько:

– Сэр Ричард, почему-то мне чудится…

– Креститесь, – огрызнулся я, – хотя мы и в языческом мире!

– Но вы оттягиваете встречу с императором Германом, признайтесь? В оружейную можно было бы и не заглядывать. Не дело императора…

– А право на причуду?

– Не сейчас, – ответил он вежливо, но с твердостью. – Трусите?

– Так выглядит? – спросил я надменно, покосился на принцессу, ее чем-то отвлекли придворные, сказал шепотом: – Если честно, то да, оттягиваю.

– Впервые за вами такое, – заметил он.

– Таился лучше, – пояснил я, – а теперь уже сил нет, все страхи лезут. Чем выше уровень власти, тем страшнее ошибки.

– Так не ошибайтесь.

– Непогрешим только Господь, – напомнил я. – Как принято считать, хотя кто знает, мы же видим только окончательный вариант… Ладно-ладно, дойдем вон до фонаря, и сразу обратно. В Маркус и к Герману!

Краем глаза видел, как встрепенулась принцесса, услышав имя деда, Альбрехт тоже заметил, взглянул с сочувствием.

Лестницы во дворце не просто лестницы, а некое концертное произведение искусства, там постоянно дефилируют взад-вперед роскошные женщины, демонстрируя платья, прически и себя в самом выгодном свете. Причем поднимаются где-то по другой лестнице, а сходят красиво и царственно именно по этой, самой праздничной, самой освещенной и богато украшенной.

Огромные люстры с блестящими кристалликами создают еще более праздничный настрой, а мягкая фривольная музыка усиливает и игривое настроение, и поощряет на всякие вольности и непотребности, которые вообще-то потребности, но признают их через несколько столетий.

Альбрехт пробормотал:

– А вообще-то хорошо живут… Если вот так, непредвзято.

– А мы предвзяты? – спросил я.

– Еще как, – заверил он и, видя мое лицо, уточнил: – В лучшем смысле слова. Так что придется не просто трудно, а очень трудно. Местные нас не поймут. Да и наши начнут потихоньку распускать мышцы…

– А подвиги? – напомнил я.

Он вздохнул.

– Да, без подвигов какая жизнь?.. Но если вот между ними, между подвигами, то вполне, вполне и для наших. Так многие скажут.

Он бросил косой взгляд на длинную стену. В нишах рыцарские доспехи в полный рост и с опущенными забралами, не определишь сразу, есть внутри кто или нет. Все доспехи вроде бы из разных эпох, но различия не так уж. Ощущение такое, что не из разных времен, а из разных мастерских, соперничающих в искусстве выделки.

Стена напротив отдана под оружие, тоже из одной эпохи, растянувшейся на пять тысяч лет. И слишком замысловатое, чтобы таким вооружали армию. Возможно, это трофейное, отобранное у знатных полководцев противника, но, скорее всего, изделие собственных мастерских императорского двора, создающих такие вещи для украшения.

У лестницы двое гвардейцев из нашей армии отдали салют, оба уставились на принцессу. Один сказал в изумлении:

– Сэр Ричард, а что делает с вами этот ребенок?

– Восхотела в монастырь идти, – пояснил я, – вот и показываю прелести жизни, от которых отказывается.

– Ой, – сказал он с опаской, – вы только не все показывайте, ваше величество!.. Даже мне бывает стыдно, а я что только не видел!

Принцесса взглянула на меня с опасливым интересом ребенка, которому и хочется поиграть с огнем, таким красивым, но против которого предупреждали родители, и понятным колебанием мотылька, который тоже слыхал, что к соблазнительно жаркому свету лучше не приближаться.

На выходе из зала стражники стукнули в пол тупыми концами копий, тоже уставились на принцессу, но ничего не спросили, но на ступеньках во двор попался Чекард, вытаращил глаза:

– Сэр Ричард, а что делает с вами этот ребенок?