Оба револьвера внезапно оказались в его руках, готовые к бою. Джим едва мог отследить молниеносное движение, которым он выхватил их из кобуры.

– Пип? – Верзила распахнул дверь в комнату, даже не постучавшись, и с грохотом ввалился в неё.

Джим последовал за ним.

В противоположном углу комнаты зажглась говорящая лампа, повернулась ко входной двери и ослепила их. Пасьянс чертыхнулся, и она молниеносно отвернулась к кровати под балдахином, на которой раньше спала Фурия. Старое кресло рядом с ней заскрипело кожаными складками сиденья и что-то пробурчало. И лампу, и кресло много лет назад сотворил дедушка Фурии, Кассий Ферфакс, оживив их с помощью библиомантики.

Мальчик, потерявший всю свою семью, сидел на кровати с отсутствующим взглядом. Светлые волосы Пипа слиплись на лбу от испарины. Ему было одиннадцать лет, но он казался младше. И выражение его лица, и поза говорили о том, что он был до смерти напуган.

– Мне приснился… кошмар, – сказал он, переводя дух.

Экслибр опустил револьвер.

– Про Фурию?

Пип покачал головой:

– Нет, про птичек-оригами… Мне снилось, что миллионы оригами налетели в долину, словно саранча, и склевали всё здесь. На деревьях и изгородях вместо листьев росли книжные страницы, и они всё уничтожили, не оставив ни бумажки.

– Этого не может быть! – серьёзно заметил конфедерат. – Оригами питаются исключительно книжной пылью.

Пип изогнул бровь:

– Ну правильно, но это же был только сон, дружище.

Лампа и кресло зашушукались.

– Хочешь, я почитаю тебе что-нибудь вслух? – спросил экслибр. – Чтобы спокойней спалось.

– Мне одиннадцать лет!

– Ну и что? Я и Нассандре иногда читаю что-нибудь вслух на ночь, перед тем как она превращается в дерево.

Казалось, Пип был близок к тому, чтобы согласиться, но потом он всё же покачал головой.

– Я всё равно не могу заснуть, – сказал Джим. – Хочешь, я посижу с тобой и мы поболтаем? – И, улыбнувшись, добавил: – А Пасьянс будет нас охранять.

– Ну конечно, – согласился солдат, просияв. С улыбкой он выглядел почти так же молодо, как на обложке дамского романа «Пожар страсти» Уэнди Этерингтона.

– Ладно, – согласился Пип, подобрал ноги, сел по-турецки и подоткнул одеяло под колени.

После битвы в Санктуарии в этой постели выздоравливал Финниан, но с тех пор, как пошёл на поправку, он ночевал у Кэт. Так как все ещё надеялись, что Фурия в один прекрасный момент вернётся, – возможно, просто прыгнет в свою комнату откуда-нибудь с помощью книг, – нынешние обитатели резиденции не хотели, чтобы комната пустовала, поэтому Пип переехал из своего убежища на втором этаже сюда. Тем более что так он был ближе к остальным.

Пасьянс вышел за дверь, а Джим придвинул к кровати стул и опустился на него. Он наконец-то перестал чувствовать приторно-сладкий яблочный запах.

В углу заворочалось и заворчало кресло, наконец расслабив пружины. Абажур лампы склонился ниже, освещая только пространство возле кровати и погрузив остаток комнаты в уютный полумрак.

– Расскажи мне про «Испаньолу», – попросил Пип, когда за верзилой захлопнулась дверь.

Джим рассмеялся:

– Да я уже сто раз рассказывал!

– Фурия знает «Остров Сокровищ» наизусть.

– Да, наверное, так и бывает, когда вдруг оказывается, что твою историю знает весь мир.

– Сам виноват: ты же сам её и записал. Во всяком случае, так говорится в книге.

И правда, в книге «Остров Сокровищ» Стивенсона говорилось, что историю эту на самом деле собственноручно записал Джим Хокинс.

– Я знаю историю получше, – продолжал Джим. – Историю о книжной деревушке Хэй-он-Уай, из которой в один прекрасный момент вырос Либрополис. Мне рассказала её старая баронесса, и если я расскажу её тебе и она развлечёт тебя, тогда я не напрасно провёл три года у неё на службе.

Пип откинулся на свою огромную подушку и вытянул ноги под одеялом.

– Ладно.

Джим придвинул стул поближе и начал, подражая неспешной манере баронессы, рассказывать.

– Много-много лет назад, когда Либрополиса ещё не существовало, Хэй была не убежищем, а всего лишь маленькой деревушкой среди холмов Уэльса. Деревушка эта, однако, была не похожа на остальные: она была первой в мире деревней, где продавались только книги. Книги предлагались во всех домах и на всех углах, в витринах магазинов и в фанерных киосках, со старых телег и с лотков странствующих разносчиков. Жители деревни, бывшие фермеры и ремесленники, вдруг стали зарабатывать приличные деньги литературой – как хорошей, так и плохой – и постепенно начали находить удовольствие в коллекционировании книг, – даже те, кто раньше не читал ничего, кроме телефонного справочника и инструкций по эксплуатации. Книгами украшали подоконники и цветочные горшки, каминные полки, праздничные столы и кладбище. Все только и говорили, что о книгах, и вскоре в Хэе не осталось домов, где бы не было множества книг, кроме, пожалуй, купели в церкви и стойки в пабе, хотя насчёт них я тоже не уверен.

В те времена в Хэе остались, в сущности, только книги и люди, продававшие их, и эти действующие лица нашей истории страдали от английской погоды. Им удавалось успешно противостоять дождю, мороси и граду, однако им очень мешал ветер. Ведь в Хэе зачастую дул особенный ветер. Он налетал мгновенно, без предупреждения. Предвестниками ветра были лишь кошки, мяукавшие особенно жалобно перед тем, как он проносился по улицам Хэя. Ветер этот не играл ни с сухой листвой, ни с пылью, ни с мелкими камешками: его целью были буквы.

Ветер распахивал книги, лежащие повсюду, и смахивал буквы с их страниц, сметал газетный шрифт со свежей прессы на автобусной остановке, а жирные заголовки приводили его в совершенное неистовство. Ветер пролетал по кладбищу, срывая имена с надгробий, опустошал указатели на дорогах, ведущих в Хэй, так что путешественники, торопившиеся в деревню, вынуждены были блуждать между высокими изгородями. Даже молочник регулярно сворачивал не туда, куда нужно, а оказавшись в конце концов в Хэе, не знал, куда и кому доставлять свой товар, – этикетки на молочных бидонах оказывались белее самого́ молока.

Внезапно налетев, ветер так же внезапно стихал, оставляя после себя опустошённые страницы раскрытых книг. Только одинокие буквы и слова, потерянные им в спешке, оставались лежать по обочинам дорог. Например, ветер терпеть не мог слово «Англия», – немудрено, ведь он был из Уэльса! – а ещё, по неизвестной науке причине, он часто выбрасывал слово «парикмахерская», а иногда – «континуум».

Так прошло несколько лет. Обитатели деревни привыкли к своему ветру, как привыкают к неприятным, но неизбежным визитам тёщи или трубочиста. Они больше не пытались выяснить, откуда берётся этот ветер. Тем не менее ответ на этот вопрос существовал, и находился он в башне на краю деревни.