— Он газовый, — ответила я. — И к тому же сломан.

В этом доме много чего было сломано или заброшено: не ходили часы на кухне, у двери в кладовку отвалилась ручка, едва я до нее дотронулась. Из углов я повымела серебристые кучки мух. Противостоять увяданию может только постоянная, непрерывная жизнь. Я живу тут уже несколько недель, но на доме это никак не отразилось.

— Но можно развести костер во дворе, — сказала я.

Песчаный участок земли за гаражом был закрыт от ветра, на пластмассовые стулья налипла влажная листва. Когда-то здесь даже было костровище, камни исчезли под бессмысленными археологическими слоями семейной жизни. Запчасти от позабытых игрушек, изжеванный осколок фрисби. Мы засуетились, занялись приготовлениями, вещами, которые можно было делать в дружеском молчании. В гараже я нашла пачку газет трехлетней давности и магазинную связку дров. Саша ногами затолкала камни обратно в круг.

— У меня с этим всегда было плохо, — сказала я. — Нужно что-то еще сделать, так? Поленья как-то по-особому выстроить?

— Домиком, — сказала Саша. — Нужно поставить их так, чтобы было похоже на шалаш. — Она подвигала камни ногой, чтобы круг был ровнее. — Когда я была маленькая, мы часто ходили в походы в Йосемити.

Саша и разожгла костер: присела на корточки, долго, старательно дула. Аккуратно ворошила пламя, пока оно наконец не разгорелось как следует.

Мы уселись на пластмассовые стулья, шероховатые от солнца и ветра. Я пододвинулась поближе к огню, мне хотелось согреться, вспотеть. Саша сидела молча, глядя на дрожащее пламя, но я чувствовала, как скачут ее мысли, как они уносят ее далеко отсюда. Может, она гадала, чем там занят Джулиан в Гарбервилле. Спит на пропахшем потом матрасе, накрывшись полотенцем вместо одеяла. Приключение. Хорошо, наверное, быть двадцатилетним мальчиком.

— То, что Джулиан рассказывал… — Саша прокашлялась, словно ей было неловко, хотя скрыть интерес у нее не получилось. — Ты, ну, в этого мужика влюблена была или как?

— В Расселла? — спросила я, тыча в костер палкой. — Нет, ничего подобного.

Я говорила правду: другие девочки кругами ходили вокруг Расселла, следили за каждым его шагом, за каждой переменой настроения, как за сводками погоды, но я никогда не думала о нем как о ком-то близком. Скорее — как о любимом учителе, о жизни которого за пределами школы ученики даже не задумываются.

— А зачем ты тогда с ними тусила? — спросила она.

Поначалу мне захотелось уйти от ответа. Придется ведь сгладить все уголки. Разыграть моралите от начала и до конца: покаяться, предостеречь. Я постаралась говорить деловито.

— Тогда люди много чем увлекались, чего только не было, — сказала я. — Сайентология, церковь Процесса. Техника “пустого стула”. Не знаешь, сейчас это еще модно? — Я взглянула на нее, она ждала, что я еще скажу. — Думаю, мне просто не очень повезло. Что мне попались именно они.

— Но ты ведь с ними осталась.

Теперь я в полной мере ощутила напор Сашиного любопытства.

— Там была одна девочка. Я осталась скорее из-за нее, не из-за Расселла. — Я замялась. — Сюзанна. — Так странно было произнести ее имя, отпустить его в мир. — Она была старше, — сказала я. — Ненамного, хотя тогда казалось, что очень старше.

— Сюзанна Паркер?

Я уставилась сквозь пламя на Сашу.

— Я сегодня почитала про это немного, — сказала она. — В интернете.

В свое время я там часами просиживала. На фан-сайтах, или как они еще называются. В странноватых закутках. На сайтах с картинами Сюзанны, которые она нарисовала в тюрьме. Акварели с горными грядами, взбитые кругляши облаков, подписи, полные орфографических ошибок. У меня сжалось сердце, когда я представила, с каким тщанием Сюзанна их рисовала, но я тут же закрыла страницу, увидев фотографию: Сюзанна в синих джинсах и белой футболке, джинсы лопаются от олдового жира, лицо — чистый холст.

Я представила, как Саша жадно заглатывает эти жуткие подачки, и мне стало не по себе. Как она всасывает подробности: отчеты о вскрытии, показания, которые девочки давали относительно событий той ночи, — будто стенограммы дурных снов.

— Гордиться тут нечем, — сказала я.

Добавила все, что положено: это было ужасно. Ничего гламурного, ничего завидного.

— А про тебя ничего не пишут, — сказала Саша. — По крайней мере, я ничего не нашла.

У меня екнуло сердце. Мне захотелось сообщить ей что-нибудь ценное, захотелось, чтобы и за моей жизнью следили с таким вниманием, чтобы и я стала видимой.

— Так лучше, — ответила я. — Чтобы всякие придурки не разыскивали.

— Но ты там была?

— Я там жила. Фактически. Какое-то время. Я никого не убивала, никого и ничего. — Смех вышел натужным. — Само собой.

Она куталась в толстовку.

— И ты просто ушла от родителей? — В ее голосе слышалось восхищение.

— Тогда другие времена были, — сказала я. — Мы все бегали без присмотра. Мои родители развелись.

— Мои тоже. — Саша даже стесняться перестала. — И ты была моей ровесницей?

— Чуть помладше.

— Сто пудов, ты была очень красивая. В смысле, в общем, ты и сейчас красивая. — Она даже раздулась от собственного великодушия. — А как ты вообще с ними познакомилась?

Я не сразу собралась, не сразу припомнила, что за чем происходило. “Вновь обратиться” — вот как обычно пишут в статьях, приуроченных к годовщине убийства. “А мы вновь обратимся к кошмару на Эджуотер-роуд”, словно это такое единичное событие, которое можно убрать в коробку и снова достать. Как будто я сотни раз не замирала, завидев призраки Сюзанны на улицах, на задних планах в кино.

Я уворачивалась от вопросов Саши о том, какими они были в реальной жизни, все эти люди, ставшие тотемами самим себе. Гай не слишком интересовал журналистов — мужчина-убийца, чего тут удивительного, — зато девочки стали легендами. Донна — некрасивая, неотесанная и туповатая, в ее случае чаще всего пытались давить на жалость. Голодное, угрюмое лицо. Хелен, герлскаут, загорелая, хорошенькая, с хвостиками — вот она стала фетишем, убийцей в стиле “пин-ап”. Но Сюзанне пришлось хуже всех. Развратная.

Злая. Ее ускользающую красоту нельзя было поймать на фото. Она получалась дикой и невзрачной, как будто и оживала только ради убийств.

Стоило нам заговорить о Сюзанне, и я задышала чаще, — уверена, Саша это заметила. Наверное, это стыдно. Чувствовать такой неуправляемый восторг, учитывая все, что случилось. Сторож на диване, скрученная оболочка его кишок торчит наружу. Волосы матери склеились от запекшейся крови. Мальчика изуродовали так, что полиция не сразу определила его пол. Конечно, Саша читала и обо всем этом.

— Как по-твоему, ты смогла бы такое сделать? — спросила она.

— Конечно, нет, — задумчиво ответила я.