— Сестры?

По его голосу было слышно, что он явно не ради меня напрягается, и я чуть было не рассмеялась. Но я сидела рядом с Сашей, и какое-то внимание долетало и до меня. До чего же странно было вновь ощутить это напряжение, пусть мне и доставались одни объедки. Вспомнить, каково это, когда тебя хотят. Может быть, Саша к этому так привыкла, что ничего и не замечала. Так ее накрыло собственной жизнью, собственной уверенностью в том, что дальше все будет только лучше.

— Это моя мама, — сказала Саша.

Она строго глянула на меня — мол, подыграй мне.

И я подыграла. Приобняла ее.

— Вот решили с дочкой прокатиться, — сказала я. — По Первому. До самой Юрики хотим доехать.

— Искательницы приключений! — воскликнул мужик и грохнул кулаком по столу.

Мы узнали, что его зовут Виктор и что ацтекский рисунок на заставке его телефона заряжен мощной энергетикой, можно просто посмотреть на него — и сразу станешь умнее. Он верил, что все происходящее в мире — результат бесконечного, многоходового заговора. Он вытащил долларовую купюру, чтобы объяснить нам, как иллюминаты контактируют друг с другом.

— Но зачем тайному обществу расписывать все свои планы на общей валюте? — спросила я.

Он закивал, будто предвидел такой вопрос.

— Чтобы продемонстрировать свое могущество.

Я завидовала убежденности Виктора, его праведному структурированному идиотизму. Эта вера — что в мире есть видимый порядок, а нам всего-то и нужно, что высматривать знаки, словно зло — это код, который можно взломать. Он все не умолкал. Влажные от выпивки зубы, серый проблеск мертвого резца. Он еще не все теории заговора нам растолковал, не всей секретной информацией с нами поделился. Нам нужно было “понять, что происходит”. Узнать о “тайных сигналах” и “теневом правительстве”.

— Вау, — сказала Саша, даже не изменившись в лице, — мам, а ты про это знала?

Она так и звала меня мамой — наигранным, комичным тоном, но я все равно не сразу поняла, что она здорово напилась. Не сразу поняла, что и я напилась тоже. Вечер уплывал в чужеземные воды. Помаргивали неоновые знаки, барменша курила в дверях. Я смотрела, как она растерла ногой окурок, поелозила туда-сюда вьетнамкой. Виктор сказал, что одно удовольствие смотреть на то, как мы с Сашей ладим.

— Теперь такое нечасто увидишь, — он задумчиво покивал, — чтобы мать с дочкой вместе путешествовали. И чтоб так славно друг с другом общались.

— Ой, она у меня крутая, — сказала Саша. — Я маму люблю.

Она лукаво ухмыльнулась и подалась ко мне. Прижалась сухими губами, ожгла солоноватым от огуречного рассола ртом. Целомудреннее поцелуя и не придумаешь. Но Виктора он шокировал. На это она и надеялась.

— Господи боже. — В голосе Виктора слышались и отвращение, и похоть.

Он расправил массивные плечи, заправил потуже мешковатую рубашку. Ему вдруг как будто стало с нами неуютно, он заозирался в поисках поддержки, подкрепления, и я хотела было объяснить, что Саша мне не дочь, но потом решила — плевать, вечер пробудил во мне глупое, необъяснимое чувство, будто я вернулась в мир после долгого отсутствия, снова оказалась среди живых.

1969

За бассейн у нас всегда отвечал отец — водил сачком по воде, сваливал в кучу мокрые листья. Проверял уровень хлорки бумажками из разноцветных колбочек. Не сказать, чтоб он уж очень усердствовал, но после его ухода бассейн стал совсем запущенным. Рядом с фильтром нежились саламандры. Я плыла возле бортика, как будто расталкивая вязкую воду, за мной тянулись какие-то сопли. Мать была на очередной терапии. Она обещала купить мне новый купальник, но забыла, поэтому я надела старый, оранжевый — теперь цвета пожухлой дыни — со сморщенными обтачками и торчащими из трусиков нитками. Купальник был мне маловат в груди, зато декольте вышло по-взрослому внушительным, это меня радовало.

С праздника солнцестояния прошла всего неделя, а я уже снова побывала на ранчо и уже воровала деньги для Сюзанны, по купюре за раз. Я, конечно, люблю думать, что на все это ушло гораздо больше времени. Что меня месяцами туда заманивали, потихонечку приручали. Но я была ростовой мишенью, я сама шла им в руки. Я качалась на воде, ряска липла к волоскам на руках, будто металлическая стружка к магниту. Шелестели страницы, кто-то забыл на шезлонге книжку в мягкой обложке. Листья на деревьях серебрились, посверкивали чешуйками, все наливалось ленивым июньским зноем. Разве деревья возле дома всегда были такими странными, такими акватическими? Или, может, вокруг меня все уже менялось, глупый хлам нормального мира превращался в роскошные декорации новой жизни?

Наутро после солнцестояния Сюзанна отвезла меня домой, велосипед мы закинули на заднее сиденье. Я столько выкурила, что во рту было непривычно, слишком сухо, одежда стала несвежей от пота и пропахла костром. То и дело я вытаскивала из волос соломинки — волнующие свидетельства прошлой ночи, своего рода печати в паспорте. Все наконец-то случилось, и я собирала приятные подробности в один наглядный список: вот я сижу с Сюзанной, вот мы с ней дружелюбно молчим. Извращенная гордость за то, что у нас было с Расселлом. Я с удовольствием перебирала все детали случившегося, даже самые скучные и неприглядные. Небольшие перерывы, пока Расселл заново взбадривал член. В прямолинейности телесных позывов была какая-то сила. Как мне объяснил Расселл, — тело тебя вытащит из любых комплексов, ты ему только не мешай.

Всю дорогу Сюзанна курила, изредка предлагая мне сигарету, этакий благостный ритуал. Наше молчание не было ни унылым, ни напряженным. За окнами мелькали оливковые деревья, выжженная летняя земля. Вдалеке сползали в море каналы. Сюзанна постоянно переключала станции, потом резко выключила радио.

— Нам нужно заправиться, — объявила она.

Нам, отозвалась я молчаливым эхом, нам нужно заправиться.

Сюзанна остановилась возле “Тексако”, на заправке было пусто — стоял один бело-зеленый пикап с лодкой в прицепе.

— Дай карточку, — сказала Сюзанна, кивнув в сторону бардачка.

Я кинулась открывать, на меня вывалилась гора кредиток. На всех — разные имена.

— Синюю, — нетерпеливо сказала она.

Я протянула ей карточку, и тут она заметила мое недоумение.

— Нам их дарят, — сказала она. — Ну или мы сами берем. — Она повертела синюю карточку: — Вот эта, например, — Донны. Она стащила ее у матери.

— Ее карточку на бензин?

— Зато с голой жопой не ходим, не голодаем, — сказала Сюзанна. — Ты же тогда стырила нам туалетную бумагу.

Я покраснела. Может быть, она знала, что я тогда соврала, но по ее непроницаемому лицу понять было нельзя — может, и не знала.

— Кроме того, — продолжила она, — лучше мы их потратим, чем они. Накупят еще больше говна, еще больше вещей, еще больше для себя, себя, себя. Расселл хочет помочь людям. Он никого не осуждает, это не его трип. Ему плевать, богатый ты или бедный.