Идентификация современной женщины, а главное, ее самоидентификация осуществляется путем простого суммирования прежних «обольщающих практик» (разного рода женских штучек и хитростей), но без воспроизводства двусмысленности, без какой-либо попытки «вертеть хвостом», составляющей, по проницательному наблюдению Пелевина, саму суть гипнотизирующей обольстительности. В ассортименте принятого сейчас за эталон поведения есть даже стриптиз, но напрочь лишенный ощущаемой прежде постыдности и «пораженности в правах». Теперь это даже не целесообразность без цели, а ее имитация, изначальный смысл которой скоро утратится, как утратился изначальный смысл рукопожатия. В памяти невольно возникает образ сталинской физкультурницы, украшавший в виде статуи все советские парки культуры и отдыха: статуя словно бы ожила, обнаружив при этом свой прямой и несгибаемый характер. Транспарация (так Альфер называет новую стадию гуманизма, сменившую Просвещение. – А.С.) пронизывает ровным светом и скромность, и прозрачное платьице, засвечивая контраст, устраняя игру светотени и разность потенциалов, создающую эротический заряд. Скажем, когда госсекретарь США Кондолиза Райс крутит педали велотренажера в подходящем для такого случая одеянии и при этом дает интервью о политике США на Балканах, принцип Шварца не срабатывает, поскольку происходящее воспринимается как нормативное шоу. Ведь и стриптизерша могла бы рассказывать о борьбе за права женщин, стоя у своего рабочего шеста и время от времени поднимая ногу, – по законам сегодняшней морали это никак не повлияло бы на содержательность ее аргументов. Конечно, подозрительный субъект, видя вершительницу политики США полуголой и произносящей вполне официальную речь, испытает некую «амбивалентность». В игровом кино такая амбивалентность была бы, вероятно, даже возбуждающей, но поскольку все документально, субъект, именно в силу своей подозрительности, может заподозрить, что «так и надо», «так нынче принято». Что касается хуматона, он в этом даже не усомнится. Ему вполне достаточно обобщающей формулы типа «все леди делают это… чтобы не дать себе засохнуть».

Ибо требования бога Йюксты хоть и суровы, но совсем не той суровостью, которой отличаются эталоны инициаций и максимы воли чистого практического разума. Главное же, они последовательны и достоверны на каждом шаге промежуточного контроля, а успешно прошедший несколько шагов и вовсе обретает приличную скорость для дальнейшего усвоения праведного пути: скажи наркотикам «нет!», не носи натурального меха, не дай себе засохнуть и вовремя сникерсни. Видеоряд, плавно переходящий в живые картины, подтверждает: счастье возможно. Оно, конечно, не свалится с неба, надо все-таки приложить усилия: собрать определенное количество упаковок, отклеить и отослать кое-какие наклейки, да еще и придумать рассказ «Как я провел лето с бутылкой пепси». И тем не менее оно, счастье, возможно! И путь, на котором его можно обрести, указан. Достоинства нового Грааля, неведомые прежним утопиям, налицо: во-первых, все копии абсолютно равноправны и равноценны оригиналу, а во-вторых, эталоны не трансцендентны, а транспарантны, им не свойственно ускользать за горизонт по мере приближения к ним.

Изъеденное рефлексией сознание подозрительного субъекта во всем склонно усматривать подвох, вот и радость Джона, купившего в «Икее» пару модулей и получившего за это в подарок, скажем, надувные штаны, кажется такому субъекту не вполне искренней. И стихотворный успех усердного сочинителя, победившего на конкурсе рекламных слоганов и выигрывавшего поездку в апельсиновый рай, не впечатлит скептика. Наверняка сочинение из серии «В огороде бузина – а качество в „Пятерочке“!» покажется ему маловысокохудожественным, но ведь это потому, что, страдая от зависти и прочих осложнений, субъект-скептик не в состоянии порадоваться таланту и удаче другого.

Итак, при всей вполне объяснимой иронии и язвительности автора, при всех, впрочем, не слишком значительных преувеличениях, мы видим узнаваемую зарисовку потребительского рая, каким его застали первые дезертиры с Острова Сокровищ. И антропогенная развилка «вещеглоты – сникерснутые – хуматоны» оказалась бы, возможно, единственным в своей печальной принудительности вектором эволюции, если бы не альтернативная линия антропогенеза, реализованная нестяжательскими племенами.

Рекламные уловки постиндустриального общества, какими изощренными они бы ни были, сами по себе не в состоянии породить такое стойкое порабощение человеческой сущности потребительством. Есть гораздо более мощная гравитация, легко отделяемая от удовлетворения насущных потребностей и создающая собственную зону притяжения, так сказать автономную планетную систему.

Планеты, сферы устойчивого сущего, созданы упорным трудом (так Брахма создает Землю длительным и соразмерным усилием пахтания первичного бульона), но вращаются они по потребительским орбитам – на эти орбиты нацелены и помыслы большинства обитателей планет. Воспаряя на орбиты потребления, пользоприносители осуществляют свои полеты во сне и наяву. Есть у них и прогрессия успеха, есть возможность вырваться на более высокую потребительскую орбиту. Но возможность покинуть зону действия гравитации потребительства, как правило, даже не рассматривается. Подобно тому как полет воздушных гимнастов в цирке ограничивает страховочная лонжа, прочные, но эластичные нити потребительства сдерживают и корректируют полет воображения счастливых мира сего.

Связанность всех устремлений страстью приобретательства и именуется, собственно говоря, стяжанием. Эта страсть захватывала и отдельных индивидов, и классы (как господствующие, так и угнетенные), и целые цивилизации. Однако свою совершенную форму стяжание обрело лишь в ХХ столетии, и обрело ее в практике шопинга.

Остается только удивляться, что это явление так и не получило должной оценки, дело ограничилось простой констатацией: шопинг есть некий способ времяпрепровождения, органичный для общества потребления… Это тем более странно, что благодаря Кьеркегору и Фрейду европейская метафизика открыла для себя важность повторения, ставшего едва ли не главной философской темой на рубеже тысячелетий. Шопинг как самая яркая иллюстрация действенности данного метафизического принципа остался тем не менее в стороне от серьезного анализа. Никому не пришло в голову причислить «обыкновенный шопинг» к экзистенциалам вроде хайдеггеровского бытия-к-смерти или рассмотреть его в том же теоретическом контексте, что и, например, «эксплуатацию». Возможно, шопинг так и оставался бы чем-то сравнительно невинным, если бы нестяжательское движение сразу же не натолкнулось на него как на преграду, установленную со всех сторон сразу. Наткнулось примерно так же, как фрейдовский Lustprinzip наталкивается на принцип реальности. Вот что в этой связи говорил Бланк на встрече с харьковскими бланкистами-сочувствующими.

БЛАНК. …А знаете ли вы, друзья мои, что самое яркое и емкое описание непримиримого конфликта между нестяжателями и жлобами принадлежит Пушкину?

СТАС ВИЦЕНКО. Изумруду?

БЛАНК. Александру Сергеевичу.

ГОЛОС. Это про скупого рыцаря, что ли?

БЛАНК. Нет, в «Скупом рыцаре» описывается тяжелая форма одержимости стяжательством, своего рода патология. Патологию легко обличать, я же имею в виду другое: