* * *

Сравнения шопинга с эросом, конечно же, не случайны: с позиций принципа наслаждения эти две сферы соседствуют друг с другом и располагают, так сказать, территориями двойной юрисдикции. И хотя чувственная интенсивность шопинга уступает эротическим всплескам, зато общая площадь ублажаемой шопингом поверхности чувственного да и стойкость очага возбуждения в подавляющем большинстве рядовых случаев превышают возможности эроса.

Самые разнородные человеческие практики и устремления втягиваются в воронку шопинга. В их числе и страсть коллекционера, о которой немало писали Ролан Барт, Бодрийяр и Нуну Гонсалвеш. Органично вписана в шопинг и стратегия выборочного присвоения, порождающая иллюзию выстраивания своей индивидуальности. Согласно Гегелю, хитрость разума развивается из принуждения к труду, ее инициирует господин, но реализует раб, проявляя изощренность в обработке вещей. Будучи «поставленным» господином, раб, в свою очередь, стремится поставить вместо себя технику. Замещение такого рода требует изобретательности, и история этой изобретательности образует основные вехи технического прогресса. Даже если согласиться с данной схемой, придется признать, что практически одновременно поднимается и вторая волна хитрости разума, связанная уже с играми потребления, которые и достигают формального совершенства в практике шопинга. Шопинг предстает как партнер и конкурент технического прогресса. Происходит интерференция двух волн хитрости разума, усиливающая импульс стяжательства и, наоборот, подавляющая другие импульсы духа. В практике шопинга обыгрывается целая россыпь маленьких хитростей (они же ловушки): как изловчиться, чтобы купить подешевле, успеть на распродажу, а главное, чтобы быть в курсе «что-где-почем»? Быть в курсе этого гораздо важнее, чем держать руку на пульсе политических событий, – некоторые, впрочем, для того и держат там руку, чтобы быть в курсе основного вопроса практической жизни.

Множество силовых линий, вдоль которых ориентировано человеческое поведение, сходятся в каждом единичном акте шопинга и уж тем более в повседневной принудительности этого явления. Ежедневный опыт решения основного вопроса – это великая сила и в то же время страшная сила. Несмотря на извлекаемое удовольствие (от применения тех же маленьких хитростей), расходящиеся круги потребительства достигают самых сокровенных уголков души и оставляют после себя руины. В отличие от роковых ошибок трагического героя или страданий юного Вертера, потребительские заморочки непросветляемы в принципе, а замороченная ими душа – неспасаема. Душевная рана, «освежаемая» каждым актом пользоприношения, вроде бы зарубцовывается терапией шопинга, но при этом происходит замещение высоких порывов духа челночными монотонными движениями управляемого воображения. Именно так выглядит и так происходит прижизненное угасание, коллапс души.

Стоит привести любопытный рассказ Стаса Николаева (ник Хоба), вождя чижиков, небольшого нестяжательского племени Петербурга, близкого к бланкистам.

Моя Лариса, в сущности, замечательная женщина – чуткая, преданная и, я бы сказал, чувственная. Она была хорошей женой. Но вот одно обстоятельство вызывало у меня изумление с самого начала: едва ли не каждый раз после наших занятий любовью, когда волны блаженства еще не окончательно улеглись, Лариса вдруг говорила мечтательным тоном: «Стасик, тебе не кажется, что наш вытяжной шкаф на кухне слишком шумит? Я тут присмотрела…» или «Сегодня в нашем любимом универсамчике мне попался чудесный рифленый коврик для ванной. Денег, как назло, не было, но я попросила отложить…» Такие дела. Сначала я удивлялся, то есть удивляюсь я до сих пор, а сначала даже обижался: может, я сделал что-то не так, не смог зацепить по-настоящему?.. Ну, соответственно, комплексовал насчет своих мужских достоинств… Но потом перестал обижаться. Просто я понял, даже можно сказать отследил, что, по мере того как острота ощущений спадает, дело доходит до отложенного очага возбуждения и то, что в нем было, озвучивается… Получается как бы вторая волна оргазма, и без обращения к какому-нибудь рифленому коврику оргазм будет неполным.

Я потом даже старался рассматривать эти постсексуальные откровения как проявления беззащитности, доверия, что ли… Правда, периодически меня мучило страшное подозрение: а что если она после того просто произносит наконец вслух то, о чем думала во время того? И это подозрение касалось не столько самой Ларисы, сколько вообще природы женщины. Что опять же не прибавляло мне оптимизма. Да. Но расстались мы по-хорошему.

А свою любимую Юльку я встретил в маршрутке – тоже получилась целая история, очень даже поучительная. Там ехала одна дама, приятная во всех отношениях, и всю дорогу говорила по мобильнику, рассказывала о своих сегодняшних покупках. Причем сначала одной подруге, а потом то же самое – другой: кафель, плитка, изразцы… Народ, надо сказать, прислушивался с интересом, некоторые, наверное, сопереживали. Я, естественно, мучился и еще подумал про себя: «Вот за что вас называют тетками, независимо от возраста…» Ну, это самое цензурное из того, что я подумал. Рядом со мной сидела девушка – сначала я ее даже не заметил. Видимо, девушка тоже страдала, потому что я вдруг расслышал, как она очень тихо, про себя, сказала: «Вот с-с-сука», – как раз именно эти слова вертелись у меня в голове. В общем, я проехал лишних пять остановок и вышел вместе с ней. С тех пор мы неразлучны.

Сейчас я понимаю, что полюбил ее за целомудренность. В смысле полного отсутствия потреблятства. Теперь-то я знаю, какая это редкость – чистый секс, без примеси потреблятского разврата. У нас с ней одни и те же аллергены и одинаковые рвотные реакции.

Хоба не возражал против записи этой истории. Любовь, о которой он говорит, действительно существует среди дезертиров с Острова Сокровищ и связывает людей друг с другом. Эта любовь основана на проявлениях настоящего мужского и необыкновенного женского.

* * *

В русском языке слово «шопинг» содержит неустранимый отрицательный оттенок, возможно, благодаря подспудным созвучиям. С позиций психологического плацдарма бланкистов это можно назвать благоприятным обстоятельством, хотя для теоретического анализа более нейтральный термин был бы предпочтительнее. Как бы там ни было, заменить «шопинг» нечем, границы явления очерчены более или менее точно: пойти по базару, посмотреть кой-какого товару. Будет ли при этом куплен товар, не столь важно, как может показаться. Это не столь важно даже для самой индустрии, для товарного производства в целом и уж тем более для основополагающего человеческого феномена, включившего в себя все привативные, «несобственные» модусы бытия, описанные Хайдеггером. Заниматься шопингом можно и не доставая кошелька, прибегая лишь к услугам воображаемого бумажника. Воображаемые «сто талеров», о которых с насмешкой говорил Кант, конечно же не сделают их обладателей богаче, но для занятий шопингом и этой мнимой наличности достаточно. Запримеченный товар попадает в отложенный спрос, возможно, со временем он будет куплен. Совокупного продавца в принципе устраивает уже сама эта возможность, поэтому он всячески поощряет любое праздношатание по базару. Зато результаты такого праздношатания дают повод для нескончаемых «бесед». Пресловутая роскошь человеческого общения в значительной мере сводится к обсуждению результатов шопинга.