На секунду он увидел мир таким же безрадостным, как она, опростевшим от праведного гнева. Можно ли умолять ее быть лучше тех, чья ненависть ее создала? Лазло знал, что она на это ответит, но все равно должен был попытаться.

– Все может закончиться прямо здесь. Просто позволь этому случиться. Мы не убийцы. – Он обнял Сарай и обратился к Минье: – Как и ты.

Слова вырвались на свободу, и ему показалось, что он увидел, как Минья вздрогнула, будто ее ударили. Девочка съежилась, но быстро опомнилась и вновь расправила плечи, а ее лицо стало чуть жестче.

– Не думай, что знаешь меня. Давай-ка все проясним. Ты отказываешь мне? Второй раз спрашивать не буду.

– Я… я…

Но он не мог это озвучить. Невзирая на все клятвы, Лазло не мог произнести слова, которые определят судьбу Сарай. Он повернулся к ней. Ее голубые, как небеса, глаза стали больше, медово-красные ресницы покрылись бусинками слез. Она была невиновна, а Минья права: в Плаче есть те, кто виноват, включая Эрил-Фейна. Почему Сарай должна платить за их жизни собственной душой?

И тут она прошептала: «Я люблю тебя». Мир перестал существовать. Никто никогда не говорил ему этих слов, ни разу за всю жизнь. Он даже не понимал, что призвал Разаласа, но вдруг чудище оказалось рядом, и его огромные металлические крылья приготовились к полету. Минья ликующе спрыгнула со стола и залезла на зверя своего отца, с нетерпением ожидая полета.

Многие решения принимаются именно так: будто сами собой.

Многие судьбы решают те, кто не может принимать решения.

«Она придумает, как сломить тебя», – предупреждала Сарай. Так и случилось, и девушку пронзило столько чувств одновременно: отчаяние, облегчение, отвращение к себе. По-прежнему подвластная воле Миньи, она не могла ничего сделать, ничего сказать, но хуже всего то, что нечто лукавое в ней смаковало собственную беспомощность, ведь это освобождало ее от борьбы.

Последнее, чего она хотела, это бороться за собственное забвение.

Сарай попыталась убедить себя, что все будет в порядке. Город опустел. Жители в безопасности, а тизерканцы смогут о себе позаботиться.

Но это ложь, уничтожающая изнутри: ее сердца, вся ее сущность казалась отравленной, как слива, размякшая от гнили. Это убьет Лазло. Это уничтожит Плач и сломает юношу, и тогда Сарай будет мечтать о забвении, а Минья его не подарит. Она по-прежнему будет ее марионеткой, с окровавленными зубами на прочных нитях, а все остальное исчезнет.

Лазло сказал: «Я тоже тебя люблю», и это прозвучало так неправильно в момент, пока воля Миньи теснила душу Сарай, а впереди их ожидало убийство. Лазло наклонился и ласково коснулся здоровой частью губ щеки Сарай, а затем прижался к ней щекой к щеке. Его челюсть была колючей, кожа – разгоряченной. Он слегка вздрогнул в ее объятиях.

Сарай вдохнула сандаловый аромат и вспомнила их первую встречу в доме Богоубийцы, когда она прилетела к нему в виде мотылька. На первый взгляд Лазло показался ей грубоватым. Сейчас эта мысль ее изумляла. Они разделили столько чудесных моментов, но ее разум мчался в другом направлении: к последним минутам жизни. Прямо перед тем, как взрыв пробудил город – глубокая и тихая ночь, все улицы пустовали. Лазло шел по Плачу. Сарай сидела на его запястье в образе мотылька и не имела ни малейшего представления о том, что вот-вот произойдет.

Забавно, что она подумала именно об этом. Поначалу Сарай не осознавала, что натолкнуло ее на это воспоминание. А затем… поняла, и ее охватил странный трепет. Она никогда не могла открыть разум тех, кто бодрствовал. В детстве, испытывая свои силы, она пробовала и запомнила: сознание для нее под запретом. Так оно и было в ту ночь. Ее мотылек перемещался на запястье Лазло, пока он бродил по бесшумному городу, но Сарай не могла проникнуть в его сознание, а соответственно, не имела ни малейшего понятия о его мыслях.

Но она ощущала его эмоции. Опустив мотылька на кожу, она чувствовала себя так, словно прижималась к закрытой двери сознания. Через нее проникали эмоции – так же четко и мощно, как музыка сквозь стены. И теперь, прижавшись к Лазло щекой, она вновь ощутила музыку чувств. Сбивчивую, несчастную, неуверенную, отчаянную и рваную.

Сарай не могла ничего сказать, помимо лживых фраз Миньи, но мысли и эмоции по-прежнему принадлежали ей. Она крепче прижалась к щеке Лазло, ощутила покалывание на своей коже. А затем излила свою собственную рваную музыку. По крайней мере, так она надеялась. В ее голове она звучала как завывание ветра, буря из клинков, пропитанный кровью ураган из слова «НЕТ!».

Лазло вздрогнул. Неужели почувствовал? Не показалось ли ей? Он отстранился и посмотрел ей в глаза. Сарай хотелось снова притянуть его к себе. Она не владела своими глазами. Минья оказалась более жестокой, чем они думали. Все, что он в них видел, создано ею. Лазло сосредоточенно прищурился. Затем его взгляд будто прояснился – прояснился и помрачнел. Он повернулся к Минье и сказал голосом, похожим на хруст гравия:

– Я не могу отвезти тебя в Плач. Я дал клятву.

И Минья была… недовольна.

Выбравшись из галереи, Руби побежала по правой руке в свою комнату, ворвавшись через дверной проем, не отодвинув шторку. Та опутала девушку и сорвалась с петель. Продолжая идти, Руби с трудом скинула ее и исчезла в гардеробной, некогда принадлежавшей Лете, богине забвения. Задержавшись там на пять секунд, она побежала обратно по коридору и скользнула в гущу призраков, столпившихся в галерее.

На сей раз она направилась к двери на кухню, где стояли Эллен, прикрыв ладонями губы с влажными, распахнутыми от ужаса глазами.

– Что происходит? – спросила она шепотом, прозвучавшим слишком громко во внезапной тишине, последовавшей за словами Лазло.

– Я дал клятву, – сказал он Минье, источавшей ярость.

– Так нарушь ее, – прошипела она сквозь зубы.

Лазло ничего не ответил. Просто прижал Сарай и скорбно покачал головой.

Руби встретилась взглядом со Спэрроу, стоящей в другой части зала. Сестра побледнела от напряжения и показала жестом, чтобы Руби поторапливалась. Та повернулась к Младшей Эллен и сказала…

Это было нелепо. Руби знала, как это звучит, – словно она выбилась из реальности.

– Эллен, – обратилась она, – можешь заварить чай?

Женщины уставились на нее, и на секунду их ужас затмило удивление.

– Чай?! – повторила Старшая Эллен.

Руби облизнула губы и изо всех сил попыталась изобразить невежественную беззаботность.

– А что такое? – оборонительно осведомилась она. – Мне запрещено хотеть пить? – Ее сердца бешено колотились. На пояснице выступили капельки пота. – Чай – всегда хорошая идея. Вы сами часто так говорили.

– Что ж, ты успешно опровергла это изречение, – ответила Старшая Эллен, в то время как Младшая ахнула: – Ой!