Это была луна: утонченный полумесяц прямо на мягком изгибе кожи, с россыпью звезд, чтобы закрыть дугу и создать идеальную окружность на животе.

– Луна, – зачарованно прошептала Сарай. – Как та, которую ты мне купил.

Однажды во сне они отправились в лунный магазин.

– И как звезды, которые мы собрали, – добавил Лазло.

Они повесили их на браслет, который только что появился на запястье Сарай, словно она выловила его из сновидения – браслет из настоящих небесных тел, крошечных и сверкающих на тонкой серебряной цепочке.

Долгое время Сарай жила по ночам. Луна была ее солнцем. Каждую ночь она дарила ей свободу, чтобы девушка отправила свой разум и чувства на крыльях мотыльков в Плач.

Сработает ли это сейчас? Сегодня, после наступления темноты, ощутит ли она зарождение своих мотыльков? Или смерть положила конец ее дару? Сарай не знала. Такого еще не случалось. Но она надеялась, очень надеялась, что он не пропал. Сарай коснулась пальцем живота, а когда убрала его, к звездам на голубой коже присоединился серебряный мотылек. Это – желание, чтобы она все еще могла быть…

…не Музой ночных кошмаров. Те дни уже в прошлом. Но Сарай молилась, чтобы сны остались для нее, а она – в них.

– Ты помнишь, – шепотом начала она, – солнце в банке вместе со светлячками?

Они жили ради ночи и боялись восхода солнца, поскольку оно помешает им быть вместе. Но на улице день, а они по-прежнему рядом.

– Я помню, – с трудом произнес Лазло.

Его руки казались свинцовыми на ее коже, соскальзывая по бокам, чтобы сомкнуться на талии. Пальцы соприкоснулись на спине. Спереди его большие пальцы обводили серебряную кромку луны, вкрапления звезд и одинокого мотылька среди них. Больше Лазло ничего не видел. Только голубую кожу, серебряные звезды и месяц. Сарай – его небо. Томно, точно в тумане, он подался вперед и коснулся губами звезд.

По телу Сарай прошла дрожь. Звезды сияли не только на коже девушки, но и внутри, наполняя ее светом. Там, где губы Лазло коснулись живота, разливалось сияние, и девушка затрепетала.

Через полузакрытые глаза Лазло увидел это и восхитился. Поцеловал еще одну звезду. Под кожей пульсировал свет. Это напоминало сияние сферы под голубым шелком.

Это напоминало нежность пуха, дрожь, дорожки падающих звезд от удовольствия, которое выходило за рамки плоти. Сарай зарылась пальцами в волосы Лазло. Он поглаживал ее живот пальцами, вырисовывая узоры из света. Серебряные чернила ярко блестели, и каждый раз, когда он прикасался, кожа переливалась перламутром, сияя изнутри.

Чтобы попасть в Плач, Лазло пересек море и видел с палубы корабля-левиафана, как вода сверкала бело-голубым. Это явление называлось биолюминесценция, и когда он провел рукой по воде, та будто ожила от его прикосновения и пошла волнами света, цепляясь за его пальцы, как глазурь из жидкого лунного сияния. А теперь тело Сарай было морем, небом и сиянием, и даже вены мерцали сияющими реками, как если бы ее сердца перегоняли свет.

В воздухе вокруг них: свет вспыхнул на металле. Певчие пташки из мезартиума вновь проснулись и воспарили, высоко и блистательно. Лазло сделал это неосознанно, как и в случае с Разаласом в саду, который резво и беспокойно кивал головой и рыл копытами землю. А осы в сердце цитадели: их крылья, долго пребывавшие без движения, захлопали и сложились. А сам серафим – весь огромный парящий ангел – вздрогнул вместе с Лазло, из-за чего все в коридорах, в саду, на кухне, в сердце цитадели, бросили свои занятия.

Но не Лазло с Сарай. Они чувствовали только себя и друг друга. Он поднял голову, чтобы взглянуть на нее, и она ощутила прилив всепоглощающей любви к его лицу с грубыми чертами, носом, сформированным падающими сказками, и серыми глазами, горящими колдовским светом. Ей хотелось больше всего – больше жизни, свободы, времени и его. Ей хотелось получить Лазло целиком. Почти невыносимая нежность грозила раздавить Сарай под своим весом, но… она этого хотела. Хотела смеяться, плакать и быть погребенной под нежностью. Хотела двигаться, бредить, забыть, что реально и ее пугающее будущее, а еще найти способ зацепиться за этот мир, это мгновение, и никогда его не покидать. Сарай хотела вкушать, чувствовать, изнывать, а также плакать обо всем утерянном и том, что будет утеряно.

Она взяла Лазло за руку и подняла ее к своим сердцам. Те сверкали под кожей, как бриллианты, поэтому его пальцы, расположившиеся поверх них, очертились пульсирующим свечением.

Лямка сорочки сползла точно так же, как прошлой ночью. Сарай держала ладонь Лазло обеими руками и, полностью прижав к себе, опустила ее на грудь, убирая сорочку с пути.

Поле зрения Лазло сконцентрировалось, будто он не мог воспринять Сарай в таком виде целиком и сразу. Ее сердца пульсировали как солнца-близнецы, а губы приоткрылись от желания. Грудь идеально ложилась в руку, набухшая от бархатистого жара, а ее кончик был такого же розоватого оттенка, что и язык.

Как и в случае с женским пупком, Лазло никогда не видел ничего подобного.

Он поднял лицо, словно зачарованный, и зажал сосок между губ. Мягкость, которую он там обнаружил, чуть не уничтожила его. Он не закрывал глаз. Сарай – его небо, ночь, мир, солнце, звезды и зеркало моря. Лазло едва заметил отсутствие сбившегося шелка на ее талии. Сорочка исчезла. Сарай испарила ее и стояла перед ним, обнажив свое тело. Она нежно трепетала, пока Лазло ласкал ее сосок слегка приоткрытыми губами.

В груди девушки зародился звук, похожий на мурлыканье, и Лазло больше не мог сопротивляться. Колени Сарай подогнулись, и она осела на юношу, такая мягкая, медовая и горячая. Он устроил ее у себя на коленях, расположившись на краю кровати. Сарай попыталась заставить исчезнуть и его одежду, чтобы между ними не было преград. Но та осталась на месте, и Сарай посмеялась над собой, ведь это не сон. Пришлось снимать рубашку через голову. Лазло поднял руки, и ткань исчезла. Сарай взяла его лицо в ладони – его идеально-неидеальное лицо.

Птицы ожили вокруг них. Руки Лазло ожили на ее теле. Даже ее душа стала живее, чем когда-либо прежде. Сарай почти забыла, что мертва.

И когда она наклонилась поцеловать юношу, то не думала об осторожности. А как иначе? Они забыли обо всем мире! Губы Лазло были теплыми и пылкими. Они приоткрылись и поглотили губы Сарай, переплетаясь, как слова песни – мелодично, нежно и медленно. Она любила его губы. Любила его язык. Любила его грудь у ее груди. Ребра Лазло поднимались и опускались от прерывистого дыхания. Их томные взгляды слились воедино. Полуприкрытые глаза Лазло обрамляли ресницы, похожие на шерстку речных кошек. Когда Сарай зажала его губу между зубами, то планировала просто подразнить. Легонько укусила ее. Нежная, как слива. Девушка провела по ней кончиком языка. А затем…

Вторжение в ее разум – быстрое и холодное, как движение ножа. Ее волю отобрали. Все произошло так быстро. Зубы Сарай впились в губу Лазло.

На вкус она была отнюдь не как слива.

Минья вынырнула из мелководья. Остекленевшие глаза сфокусировались и мгновенно сузились до щелочек. В ее власти несколько сотен душ. Она держала их веревочки своим разумом, который всегда представляла в виде кулака, сжимающего клубок из тонких, как паутинки, ниток. Каждая из них пела собственными вибрациями, словно струна музыкального инструмента. Это не было музыкой, но больше всего подходило под описание. Нити резонировали чувствами.