Ушел в Рождество, а вернулся второго января. С кошмарным похмельем – только и мог, что лежать.

– Привет, пап.

– Привет, Младший, – сказал он. – Прости меня за Рождество.

– Всё в порядке, – ответил я.

Но всё было не в порядке. Всё было так далеко от «впорядка», как только возможно. Если бы «в порядке» было Землей, то я бы сейчас стоял на Юпитере. Не знаю, почему я сказал, что всё в порядке. По какой-то причине я берег чувства человека, который снова разбил мне сердце.

Я только что выиграл серебряную медаль на Олимпийских играх среди детей алкоголиков.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал папа.

– Что?

– Погляди в сапоге.

Я взял его ковбойский сапог.

– Нет, в другом. Внутри, под этой, как ее, стелькой.

Я взял второй сапог и полез внутрь. Он вонял пьянкой, страхом и неудачей – жуть.

Я нашел смятую, сырую пятидолларовую купюру.

– С Рождеством, – сказал он.

Вот это да.

Отец пил неделю, и представляю, как он хотел потратить оставшиеся пять долларов. Да на них можно купить бутылку виски, хоть и самого дрянного. Он мог потратить эти пять баксов и провести в алкогольном дурмане еще день-два. Но он сохранил их для меня.

Это было прекрасно и отвратительно.

– Спасибо, пап, – сказал я.

Он спал.

– С Рождеством. – Я поцеловал его в щеку.

Вы, небось, думаете, что я по уши влюбился в белых и не вижу в индейцах ничего хорошего.

Нет, неверно.

Я люблю свою старшую сестру. Считаю ее сумасшедшей и непредсказуемой – два в одном.

С тех пор как переехала, она присылала мне чудесные открытки с видами Монтаны. Красивые пейзажи, красивые индейцы. Буйволы. Реки. Гигантские насекомые.

Великолепные открытки.

Она так и не нашла работу, так и жила в этом задрипанном трейлере. Но она счастлива и работает над книгой. На Новый год дала себе обещание закончить книгу к лету.

Наверное, это книга о надежде.

Думаю, она хочет, чтобы я разделил ее романтический настрой.

И за это я ее люблю.

Еще я люблю своих маму, папу и бабушку.

С тех пор как в Риардане я вижу разных прекрасных родителей, вижу, как они прекрасно родительствуют, я понимаю, что у меня очень хорошие родители. Конечно, у папы имеются проблемы с выпивкой, а мама могла бы быть немного менее эксцентричной, но они ради меня идут на жертвы. Они беспокоятся обо мне. Говорят со мной. И главное, слушают.

Самое плохое, что могут сделать родители, – это игнорировать своих детей, вот что я понял.

Есть некоторые белые родители, особенно отцы, которые никогда не приходят в школу. Не приходят к своим детям на футбол, на концерт, на пьесу, на карнавал.

Я дружу с некоторыми белыми ребятами, чьих отцов ни разу не видел.

Это препоганейше.

В резервации знаешь всех отцов, матерей, бабушек и дедушек твоих друзей, всех собак, кошек и размер обуви. Я хочу сказать, индейцы, конечно, народ испорченный, но мы по-настоящему близки друг с другом. Мы ЗНАЕМ друг друга. Все знают всех.

А Риардан хоть и маленький город, жители его всё равно чужие друг другу.

Я узнал, что белые люди, особенно отцы, отлично умеют исчезать на ровном месте.

В смысле – ну да, мой папа порой уходит в запой, пропадает на неделю, но эти белые отцы могут полностью исчезнуть, не выходя из комнаты. Они могут попросту РАСТВОРИТЬСЯ на стуле. Стать стулом.

Так что, в общем, я не слепо обожаю белых, ясно? Многие белые старики глядят на меня с презрением только за то, что я индеец. И многие считают, что мне вообще не место в школе.

Так что я реалист, ясно?

Я про это думал. Может, думал мало, однако достаточно, чтобы понять: в Риардане жить лучше, чем в Уэллпините.

Может, не сильно лучше, но чуток.

Но в моем положении этот самый «чуток» – размером с Большой Каньон.

Кстати, хотите знать, что в Риардане самое замечательное?

Пенелопа, разумеется. Ну и еще, может, Горди.

А хотите знать, что в Уэллпините было самое замечательное?

Моя бабушка.

Она чудесная.

Она – самый чудесный человек на всем белом свете.

Хотите знать, что в моей бабушке было самое замечательное?

Ее терпимость.

Забавно, конечно, такое говорить.

В смысле, когда люди хвалят своих бабушек, особенно индейских бабушек, они говорят что-нибудь вроде «Моя бабушка такая мудрая», и «Моя бабушка такая добрая», и «Моя бабушка столько повидала».

И да, моя тоже умная и добрая и побывала в сотне разных резерваций, но всё это не имеет отношения к её замечательности.

Самый большой дар моей бабушки – это терпимость.

Так вот, когда-то давным-давно индейцы относились с пониманием к любым чудачествам. Более того, зачастую странности приносили людям известность.

Нередко эпилептики становились шаманами: считалось, что Господь награждает эпилептическими припадками везунчиков.

Гомосексуалистов тоже держали за волшебников.

Как и во многих культурах, мужчины у нас считались воинами, а женщины – хранительницами очага. Но гомосексуалисты, поскольку они как бы мужчино-женщины, обладали качествами и воинов, и хранительниц очага.

Гомосексуалист всё может. Гомосексуалист – он как швейцарский нож!

Моей бабушке плевать было на всю эту гомофобию, царящую в мире, особенно в среде индейцев.

– Божтымой, – говорила она, – да кому какое дело, если мужчина хочет жениться на мужчине? Мне лично только одно интересно знать: кто будет подбирать за ними грязные носки?

Конечно, когда пришли белые и принесли свое христианство и страх всего экстравагантного, индейцы потеряли всю свою толерантность.

Индейцы научились осуждать и ненавидеть так же, как любой белый.

Но только не моя бабушка.

Она сохранила в себе прежний индейский дух, понимаете?

Она с равным уважением относилась к новому человеку и к новому веянию.

Когда мы ездили в Спокан, бабушка заговаривала с каждым, даже с бездомными, даже с теми бездомными, которые общаются с кем-то невидимым.

Бабушка и с невидимыми заговаривала.

Почему она это делала?

– Ну, – отвечала она, – разве можно с уверенностью сказать, что невидимок нет? Сотни лет ученые не верили в существование снежного человека. А теперь – гляди-ка. Значит, раз ученые могли ошибаться, то и все мы можем ошибаться. А вдруг все эти невидимые люди – САМИ ученые? Подумай об этом.