– Попробую снова, – сказал я.

Тренер улыбнулся.

– Хорошо, Роджер. На линию.

Я встал. Тренер бросил мне мяч. И Роджер пошел на меня. Он кричал и хохотал, как сумасшедший. Он веселился. И пытался меня запугать.

Ему удалось.

Я вел мяч к Роджеру правой рукой, зная, что он постарается его отобрать.

Если он будет действовать левой рукой, мне ничего не светит, я не пройду. Он слишком крупный и сильный, его не подвинуть. Но он потянулся к мячу правой рукой, это немного сместило его равновесие, я крутанулся вокруг своей оси на 360 градусов и побежал к корзине. Он не отставал. Я надеялся на свою скорость, но он догнал меня и сбил с ног. Я снова растянулся по площадке. Мяч запрыгал к трибунам.

Мне надо было остаться лежать.

Но я не остался.

Вместо этого я вскочил, побежал к трибунам, схватил мяч и пробился к Роджеру, стоящему под корзиной.

Я даже не вел мяч. Просто бежал, как защитник.

Роджер собрался, чтобы блокировать меня, как средний полузащитник.

Он закричал, и я закричал.

Потом я резко остановился метрах в пяти от корзины и сделал бросок в прыжке.

Все на площадке закричали, захлопали и затопали ногами.

Роджер сперва разозлился, но потом улыбнулся, схватил мяч и повел к корзине.

Он крутился влево, вправо, я не отставал.

Он пихал меня, толкал, врезал локтем, но я не отставал. Он сделал попытку бросить из-под кольца, я поставил его в позицию фола. Но я знал, что в игре ФУЛ-КОРТ ОДИН НА ОДИН ФОЛ НЕ ОБЪЯВЛЯЮТ, поэтому схватил мяч и снова бросился к своему кольцу.

Но тренер дунул в свисток.

– Ладно, Арнольд, Роджер, хорошо, достаточно. Следующая пара.

Я занял свое место в хвосте очереди, Роджер встал рядом.

– Хорошая работа, – сказал он и подставил мне кулак.

Я бумкнул по нему своим кулаком. Я – воин!

И тут я понял, что принят в команду.

Ничосе, меня в результате взяли в основной состав. Играть за девятые классы. Тренер сказал, что лучшего шутера[12] у них еще не было. И я буду их секретным оружием. Их Оружием Массового Поражения.

Наш тренер обожает военные метафоры.

Через две недели мы ехали на первую игру в этом сезоне. И эта первая игра была против старшей школы Уэллпинита.

Ага.

Действие разворачивалось прямо как в какой-нибудь пьесе Шекспира.

В день игры папа провез меня с утра тридцать пять километров в Риардан, чтобы я сел на автобус с командой и вернулся в резервацию.

Безумие.

Надо ли вам объяснять, что меня тошнило от страха?

Четыре раза за день выворачивало.

Когда автобус прибыл на автостоянку возле школы, нас приветствовали несколько осатанелых младшеклассников. Кое-кто из этих мелких пакостников приходились мне кузинами и кузенами.

Они обстреляли автобус снежками, некоторые из них были сдобрены камнями.

Пока мы шли от автобуса к спортзалу, было слышно, как толпа внутри беснуется.

Они что-то скандировали.

Что – было не разобрать.

А потом я разобрал.

Команда болельщиков резервации скандировала: «Ар-нольд гов-но! Ар-нольд гов-но!»

Они не звали меня местным, домашним именем – Младший. Нет, они звали меня риарданским именем.

Я остановился.

Тренер обернулся.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Нет, – отвечаю.

– Тебе не обязательно играть в этом матче.

– Нет, обязательно, – говорю.

И всё же я, наверно, повернул бы обратно, если б не увидел в дверях школы маму, папу и бабушку.

Я знал, что на них полетит столько же дерьма, сколько на меня. И всё же они здесь, готовые принять за меня это дерьмо. Готовые пройти сквозь дерьмо вместе со мной.

Два полицейских из нашего племени тоже были здесь.

Наверное, их вызвали для безопасности. Чьей безопасности, не знаю. Но они шли рядом с нашей командой.

И вот мы вошли в спортзал.

И немедленно наступила тишина.

Абсолютное молчание.

Члены моего племени увидели меня и перестали скандировать, разговаривать и двигаться.

Думаю, даже дышать перестали.

А затем все как один повернулись ко мне спиной.

Грандиозная демонстрация презрения, мать их.

Я был впечатлен. Как и вся команда.

Особенно Роджер.

Он только глянул на меня и присвистнул.

Я же был в ярости.

Если бы эти чертовы индейцы были так же организованны, когда я ходил в здешнюю школу, может, у меня было бы больше поводов остаться.

Эта мысль меня рассмешила.

И я засмеялся.

И мой смех был единственным звуком во всем зале.

А потом я заметил, что единственным индейцем, который не повернулся ко мне спиной, был Рауди. Он стоял в другом конце зала. Стукал мячом, проводя его за спиной, стукал, стукал, как часы. И глядел на меня во все глаза.

Он хотел играть.

Он не хотел поворачиваться ко мне спиной.

Он хотел убить меня, глядя прямо в лицо.

И он рассмешил меня еще пуще прежнего.

Потом засмеялся и тренер.

А следом вся команда.

Мы смеялись, пока шли к раздевалке, чтобы переодеться.

В раздевалке я первым делом чуть не грохнулся в обморок. Я прислонился к шкафчику, чувствуя головокружение и слабость. А потом заплакал, стыдясь своих слез.

Но тренер точно знал, что делать.

– Это нормально, – сказал он мне, но обращаясь ко всей команде. – Если тебя что-то сильно задело, ты можешь заплакать. Но используй это. Используй свои слезы. Используй свою боль. Используй свой страх. Разозлись, Арнольд, разозлись.

И я разозлился.

Я еще злился и плакал, когда мы выбежали на разогрев. Я всё еще злился, когда началась игра. Я сидел на скамье, не ожидая, что меня выпустят поиграть. Я же всего лишь девятиклассник.

Но на половине первого сета с застрявшим на десяти очках счетом тренер послал меня в игру.