Все застонали.

Мы-то ждали чего-то оригинального. Но он оказался просто очередным белым, приехавшим в резервацию, потому что ТА-А-А-А-АК любит индейцев.

Знаете, сколько белых каждый год приезжают в индейские резервации и рассказывают индейцам, как они их любят?

Тысячи.

Скукота.

Тошнилово.

– Послушайте, – сказал Тед. – Я понимаю, что всё это вы уже слыхали. Что белые всё время вам это говорят. Но я всё равно должен сказать. Я люблю индейцев. Люблю ваши песни, ваши танцы, ваши песнопения. И люблю ваше искусство. Я коллекционирую предметы искусства индейцев.

Ой-й-й-й, он еще и коллекционер. Благодаря им индейцы чувствуют себя насекомыми, приколотыми булавкой к доске. Я оглядел футбольное поле. Ага, все мои кузены и кузины корчились, как жуки и бабочки, которым проткнули булавкой сердце.

– Я десятилетиями собирал предметы индейского искусства, – продолжал Тед. – У меня есть старинные копья. Старинные стрелы. Старинное оружие. Одеяла. Картины. Скульптуры. Корзины. Украшения.

Бла-бла-бла.

– И у меня есть старинные костюмы для танцев пау-вау.

Эти слова заставили присутствующих прислушаться.

– Лет десять назад в дверь моей хижины в Монтане постучался индеец.

Хижины, гы-ы-ы. Тед жил в бревенчатом особняке на сорок комнат в окрестностях Бозмена.

– Ну, того парня я не знал, – сказал Тед. – Но я всегда открываю дверь индейцам.

Ой-й-й-й, я вас умоляю.

– Этот самый индеец держал в руках очень красивый танцевальный костюм для пау-вау, женский костюм. Ничего прекрасней я в жизни не видел. Он был расшит синим, красным и желтым бисером и изображал Гром-птицу[14]. А весил он больше двадцати килограммов. Я просто не мог представить силу женщины, которая танцует с этой магической ношей на плечах.

Так сумеет танцевать любая женщина в мире.

– Так вот, этот индеец объяснил, что находится в отчаянном положении. Его жена умирает от рака, и ему необходимы деньги оплатить лечение. Я знал, что он врет. Знал, что он украл этот костюм. Я ложь нюхом чую.

Себя понюхай, Тед.

– Я мог бы вызвать полицию этому вору. Я знал, что должен передать этот костюм его настоящему владельцу. Но он был так прекрасен, так восхитителен, что я отдал этому проходимцу тысячу долларов и отпустил восвояси. И оставил себе костюм.

Во дела, так Тед приперся сюда, чтобы сделать признание? И на фига он выбрал для своего дурацкого признания день похорон моей бабушки?

– Многие годы я переживал по этому поводу, глядя на костюм, висящий на стене моей хижины в Монтане.

Особняк, Тед, это особняк. Ну давай, скажи, у тебя получится: ОСОБНЯК!

– А потом решил затеять расследование. Нанял антрополога, эксперта, который быстро выяснил, что костюм, очевидно, принадлежит внутренним салиши[15]. После он еще поискал и в конце концов сообщил, что, если быть точным, это костюм индейцев спокан. А еще потом, через несколько лет, он посетил вашу резервацию – инкогнито – и узнал, что украденный костюм некогда принадлежал женщине по имени бабушка Спирит.

Мы все ахнули. Вот это шок. Может, мы случайно стали участниками какого-то безумного реалити-шоу под названием «Когда миллионер притворяется человеком»? Я огляделся в поисках скрытых камер.

– С тех пор как я узнал, кому принадлежит костюм, меня просто разрывало. Я всегда хотел его отдать. Но и себе хотел оставить. Несколько ночей провел без сна – вот как переживал.

Ага, даже миллионеров порой терзают ТЕМНЫЕ НОЧИ ДУШИ[16].

– Я не мог больше это выдержать. Упаковал костюм и поехал к вам в резервацию, чтобы отдать его Бабушке Спирит. И, приехав, обнаружил, что она отбыла в мир иной. Какое горе!

Мы все молчали. Никто из нас никогда не был свидетелем ничего более странного. А уж мы, индейцы, таких повидали странностей – ого-го, поверьте мне на слово.

– Но костюм – вот он, тут. – Тед открыл чемодан, вынул костюм и развернул перед нами. Весил он и впрямь килограмм двадцать, Тед едва держал его. Оно и понятно. – Если среди вас есть дети бабушки Спирит, я с радостью вернул бы им этот костюм.

Мама встала и вышла к Теду.

– Я единственная дочь бабушки Спирит, – сказала она.

Мама говорила официальным тоном. Индейцы – мастера говорить официально. Мы будем трепаться, ржать, дурачиться, как нормальные люди, а потом – ОП! – разом становимся ультрасерьезными, причастными к сакральным знаниям и начинаем вещать, как члены королевской семьи.

– Многоуважаемая дочь, – проговорил Тед. – Позвольте вернуть вам ваше украденное сокровище. Надеюсь, вы даруете мне прощение за то, что делаю это слишком поздно.

– Прощать тут нечего, Тед, – сказала мама. – Бабушка Спирит не была танцовщицей пау-вау.

У Теда отпала челюсть.

– Что, простите? – сказал он.

– Моя мама любила посещать пау-вау. Но не танцевала. У нее никогда не было костюма для танцев. Это не может быть ее.

Тед молчал. Он не мог произнести ни звука.

– Честно говоря, судя по дизайну, он вообще не наш, не споканов. Я не узнаю работу. Кто-нибудь из вас узнает вышивку?

– Нет, – сказали все.

– Больше похоже на племя сиу, на мой взгляд, – сказала мама. – Может, оглала. Может быть. Я не эксперт. Ваш антрополог – тоже не ахти какой эксперт. Он ошибся.

Мы хранили молчание, пока Тед переваривал.

Потом он упаковал костюм в чемодан, поспешил к ожидавшей его машине и ретировался.

Минуты две все сидели тихо. Не знали, что сказать, оно и понятно. А потом мама начала смеяться.

И тогда нас всех попустило.

Две тысячи индейцев захохотали одновременно.

Мы хохотали и хохотали.

Это был самый великолепный звук, какой мне доводилось слышать.