Недели спустя, когда Том наткнулся на скомканный листок в дальнем углу ящика, и Минни прочитала послание вслух у свечи, оба они долго не могли уснуть. Хотя, как разумно заметила Минни, чего теперь было волноваться? В данных обстоятельствах вряд ли можно было винить Тома за то, что письмо не дошло до адресата. «Милое дитя, – написала миссис Валанж, – миссис Э. все мне рассказала – что за нелепая суета из-за пустяков! Сообщаю тебе, что если к страстной пятнице твой опекун за тобой не приедет, ты можешь приехать и пожить у меня в Восточном Мельбурне (адрес прилагаю), сколько понадобится. Просто дай мне знать, и я встречу тебя с поезда. Не беспокойся об уроках рисования и практикуйся в любую свободную минуту, как Леонардо да Винчи. С любовью, твой друг Генриетта Валанж».

Драматичная сцена ухода миссис Валанж из колледжа накалила страсти последних дней. Несмотря на раздражающие правила о поддержании тишины и запрет на беседы по двое и трое в отсутствие воспитательницы, перед наступлением темноты с помощью записок и других способов передачи новостей все узнали, что в кабинете произошла сцена, и что виновата во всем почему-то Сара. Девочке, как обычно, сказать было нечего.

– Ползает тут, как устрица, – заметила Эдит, которая никогда не была сильна в естествознании.

– Если нам не найдут молодого и симпатичного учителя, – заявила Бланш, – я брошу рисование. Надоело выковыривать мелки из-под ногтей!

Вдруг появилась Дора Ламли.

– Девочки, разве вы не слышали звонок к переодеванию? Бегом наверх! Каждая получит по замечанию за разговоры в коридоре.

Продолжая обход, через несколько минут мисс Ламли увидела Сару Уэйборн, свернувшуюся за дверцей винтовой лестницы, что вела к башне. Когда они вышли на лестничную площадку, освещенную подвесной лампой, дитя показалось ей оголодавшим бездомным котенком.

– В чем дело, Сара? Ты плохо себя чувствуешь?

– Я в порядке. Прошу вас, оставьте меня.

– Люди сидят на холодном каменном полу в темноте перед чаепитием, только если у них не все в порядке с головой, – добавила мисс Ламли.

– Я не хочу чай. Вообще ничего не хочу.

Воспитательница фыркнула.

– Везет! Вот бы я могла сказать такое.

«Жалкий хныкающий ребенок, ужасный дом…» С такими мыслями Дора Ламли решила тем же вечером написать брату и попросить его присмотреть для нее новую работу. «Только не в школе-пансионате, Рег – я больше не выдержу…» Она вздрогнула и едва удержалась от крика, когда в пустых комнатах внизу зазвенел звонок к чаю. Мыши, снующие по темной гостиной, тоже его услышали и попрятались под диванами и стульями.

– Ты слышала звонок, Сара? Нельзя идти вниз в таком виде. Если не хочешь есть, тогда ложись спать.

Это была та комната, которую Сара раньше делила с Мирандой, – самая желанная во всем доме, с высокими окнами с видом на сад и шторами в цветочек. Со дня пикника здесь ничего не изменилось – таковы были указания миссис Эпплъярд. Прекрасные платья Миранды еще висели ровными рядами в шкафу из кедрового дерева, от которого Сара неизменно отводила взгляд. Теннисная ракетка по-прежнему стояла у стены, как и в тот летний вечер, когда ее хозяйка вбежала в комнату после партии с Марион. Драгоценная фотография Миранды в овальной серебряной рамке на каминной полке, ящик стола, забитый полученными ею валентинками, туалетный столик с хрустальной вазой, куда она всегда ставила цветок для Миранды… Часто Сара притворялась, что спит, а сама наблюдала за тем, как Миранда расчесывает свои блестящие волосы в свете свечи.

– Сара, чего не спишь, хитрый ты котенок? – спрашивала она, улыбаясь черному озеру зеркала. Иногда Миранда пела – особым приглушенным голосом, известным только Саре, – пела странные песенки о своей семье: о любимой лошади, о какаду ее брата. – Однажды, Сара, ты поедешь со мной до станции и сама увидишь мою милую чудаковатую семейку. Хочешь, котенок?

Ах, Миранда, Миранда… где же ты, дорогая Миранда?

Наконец на недремлющий молчаливый дом спустилась ночь. В южном крыле Том и Минни, заключив друг друга в объятия, бесконечно бормотали о любви. Миссис Эпплъярд накручивала волосы. Дора Ламли сосала мятные леденцы и возбужденно писала брату. Новозеландские сестры устроились в одной кровати и лежали в напряженном ожидании страшного землетрясения. Свет одинокой свечи горел в комнате Мадемуазель, но даже крепкая доза трагедий Жана Расина не оказала усыпляющего действия.

Сара тоже не спала, а лишь всматривалась в пугающую темноту.

Опоссумы выскочили на шиферную крышу, залитую тусклым лунным светом. Ворча и повизгивая, они неприлично носились вокруг широкого основания башни, темной на фоне меркнущего неба.

Читатель, смотрящий с высоты птичьего полета на события, произошедшие после пикника, заметит, что неким образом они затронули и второстепенных персонажей. Миссис Валанж, Рег Ламли, месье Луи Монпелье, Минни и Том – их образ жизни был нарушен, в некоторых случаях довольно резко. Повлияло случившееся и на бесчисленных существ поменьше – пауков, мышей, жуков, которые бросились бежать, копать норы и в ужасе покидать насиженные места, прямо как люди, только в более скромном масштабе. В колледже Эпплъярд эта сеть событий начала формироваться внезапно, с того момента, как первые лучи солнца тем утром зажгли георгины, а рано проснувшиеся обитатели школы принялись обмениваться валентинками и подарками. Настало уже тринадцатое марта, пятница, а сеть продолжала плестись, становясь все шире и прочнее. Дотянулась она и до нижних склонов горы Маседон, а оттуда до верхних, где жители Лейк-Вью, не подозревающие о том, какое место им предназначено в общей картине радости и печали, света и тени, как обычно занимались личными делами, неосознанно вплетая нити своей жизни в замысловатую ткань событий.

Оба пострадавших теперь быстро выздоравливали. Майк завтракал беконом с яйцами, а что касается Ирмы, доктор Маккензи счел ее состояние достаточно стабильным для краткого допроса констеблем Бамфером. Полицейского осведомили о том, что девочка ничего не помнит о случившемся на Скале – и вряд ли когда-либо вспомнит, по мнению самого Маккензи и еще двух выдающихся специалистов из Сиднея и Мельбурна. Часть чувствительного механизма мозга оказалась безвозвратно повреждена.

– Как часы, понимаете? – объяснял доктор. – Часы, которые остановились под влиянием необычных обстоятельств и дальше не идут. У меня такие раньше были. Доходили до трех часов дня – и все…

Бамфер, тем не менее, собирался навестить Ирму в доме садовника и попытать удачи.

Беседа началась в десять утра; чисто выбритый полицейский устроился с карандашом и блокнотом на стуле у кровати. К полудню он уже откинулся на спинку стула и пил чай, благодаря девушку за бесполезные два часа, которые ничего ему толком не дали. По крайней мере, ничего в рабочем плане, хотя получать то и дело грустную улыбку от такой юной и красивой особы было приятно.

– Ну, мисс Леопольд, я пойду, но если вы все же что-то вспомните, дайте мне знать, и я примчусь в два счета. – Бамфер поднялся, с неохотой скрепил резинкой блокнот с пустыми страницами, оседлал своего высокого серого коня и медленно направился на ожидавший его в час дня обед. Констебль пребывал в расстроенных чувствах, с которыми не помог справиться даже любимый сливовый пирог.