Хотя было поздно, миссис Эпплъярд пришлось достать учетную книгу. Взносы от нескольких воспитанниц оставались неуплаченными. Здравый смысл, конечно, подсказывал, что в сложившейся ситуации вряд ли стоит ожидать предоплаты за следующий семестр от родителей Миранды или опекуна Марион Куэйд, однако она рассчитывала на чек от Леопольда с оплатой за множество дополнительных занятий – танцы, рисование, ежемесячные спектакли в Мельбурне, которые приносили колледжу большой доход. На аккуратно разлинованной странице выделялось и другое имя: Сара Уэйборн. Неуловимый опекун Сары не появлялся в кабинете директрисы уже несколько месяцев, а платил он всегда наличными. На данный момент не были оплачены дополнительные занятия Сары за целый семестр. У мистера Косгроува, всегда богато одетого и пахнущего одеколоном и сафьяном, не имелось оправданий для задержки.

Теперь один вид Сары, склонившейся над книгой в саду, вызывал у директрисы раздражение. Маленькое заостренное лицо будто символизировало безымянную болезнь, от которой в разной степени страдали все обитатели колледжа. Будь это лицо вялым и круглым, оно могло бы вызвать жалость вместо возмущения – ну откуда в таком бледном щуплом тельце настоящий стержень, откуда в ней сила воли, сравнимая с самой директрисой? Бывало, миссис Эпплъярд смотрела на склоненную голову Сары в классе (она порой спускалась с Олимпа, чтобы дать урок по Священному Писанию) и даже запиналась от нахлынувших эмоций. И все же несчастное дитя оставалось послушным, вежливым и старательным; только тайная боль в нелепо больших глазах выдавала ее.

Далеко за полночь миссис Эпплъярд встала, убрала учетную книгу обратно в ящик и поднялась наверх.

На следующее утро Сару Уэйборн позвали в кабинет директрисы в тот момент, когда она готовила рисовальные принадлежности к уроку миссис Валанж.

– Я вызвала тебя, Сара, по серьезному делу, которое мне придется тебе объяснить. Стой ровно и слушай меня очень внимательно.

– Хорошо, миссис Эпплъярд.

– Не знаю, известно ли тебе, что твой опекун не платит за твою учебу здесь уже несколько месяцев? Я писала ему по обычному банковскому адресу, но все мои письма вернулись как невостребованные.

– Вот как. – Выражение лица девочки не изменилось.

– Когда ты в последний раз получала письмо от мистера Косгроува? Подумай хорошенько.

– На Рождество, я отлично помню. Он спрашивал, смогу ли я остаться в школе на каникулы.

– Верно. Это вызвало большие неудобства.

– Правда? Интересно, почему он так долго не писал? Мне нужны книги и восковые карандаши.

– Карандаши? Кстати говоря, раз ты ничем не смогла помочь мне в этом неприятном деле, я буду вынуждена попросить миссис Валанж прекратить ваши уроки рисования – начиная с сегодняшнего утра. Не забывай, что все рисовальные принадлежности в твоем шкафчике являются собственность колледжа и их необходимо вернуть мисс Ламли. Это что у тебя, дырка в чулке? Лучше бы научилась штопать, а то все возишься с книгами и цветными карандашами.

Едва Сара подошла к двери, как ее позвали снова.

– Забыла сообщить: если я не получу никаких известий от твоего опекуна до Пасхи, мне придется принять другие меры по поводу твоего образования.

Впервые за весь разговор в выражении больших глаз девочки что-то мелькнуло.

– Какие меры?

– Это будет решено позже. Есть соответствующие учреждения.

– О, нет. Опять? Нет, только не это.

– Надо смотреть в лицо фактам, Сара. В конце концов, тебе тринадцать лет. Все, можешь идти.

Пока в кабинете происходила вышеизложенная беседа, миссис Валанж, выездная учительница из Мельбурна, садилась в экипаж у станции Вудэнд с помощью проворного Тома, за которого миниатюрная леди, нагруженная, как обычно, альбомом для рисования, зонтиком и вздутым саквояжем, цеплялась, будто утопающая. Содержимое саквояжа не менялось: для старших учениц – гипсовый слепок головы Цицерона, обернутый во фланелевую ночную рубашку, чтобы его похожий на клюв нос не откололся из-за тряски на мельбурнском поезде; для младших – гипсовая стопа, а также рулон рифленой бумаги и для себя – пара легких тапочек с шерстяными помпонами и фляжка коньяка. (Пристрастие к этому французскому напитку было практически единственной темой, по которой мнения миссис Валанж и миссис Эпплъярд сошлись бы, если бы они вообще завели такой разговор.)

– Ну что, Том, – начала болтливая и всегда дружелюбная учительница рисования, когда экипаж свернул на большую дорогу в тень эвкалиптов. – Как там твоя возлюбленная?

– По правде говоря, мэм, мы с Минни собираемся проработать только до Пасхи. Это местечко нам больше не по душе, если вы понимаете, о чем я.

– Еще как понимаю, Том! Ты не представляешь, какие ужасные вещи говорят обо всем этом люди в городе, хоть я и повторяю, что о случившемся лучше забыть.

– Тут вы правы, мэм, – согласился Том. – И все равно мы с Минни будем помнить о мисс Миранде и остальных бедняжках до конца наших дней.

Когда экипаж подъехал к воротам колледжа, пассажирка заметила на лужайке перед домом свою любимую ученицу, Сару Уэйборн, и помахала ей зонтиком.

– Доброе утро, Сара! Спасибо, Том, я сама донесу саквояж… Иди сюда, дитя мое, я привезла тебе из Мельбурна новый набор пастельных мелков. Боюсь, они не из дешевых, но можно записать на твой счет… Отчего такой печальный вид?

Миссис Валанж восприняла прискорбные новости с присущим ей пылом.

– Прекратить уроки рисования? Вздор! Учитывая, что только у тебя одной здесь имеется хоть капля таланта, я ничуть не стану беспокоиться об оплате. Сейчас пойду прямиком к миссис Эпплъярд и так ей и скажу – до урока еще десять минут.

Беседу, проходившую за закрытыми дверями кабинета, необязательно пересказывать в подробностях. В первый и последний раз эти две леди оказались лицом к лицу и говорили без каких-либо церемоний. После формального обмена вежливостями разразилась ссора: участливая миссис Валанж бросалась грубыми обвинениями, опасно размахивая зонтом, в то время как миссис Эпплъярд, утратившая привычное спокойствие, принимала все более пугающие размеры и наливалась краской. В итоге дверью кабинета громко хлопнули, и учительница рисования, одержавшая моральную победу, но проигравшая в профессиональном плане, теперь стояла в прихожей, тяжело дыша. Вызвали Тома, который вновь помог миссис Валанж, прижимающей к себе зонтик и чемодан с Цицероном, все еще замотанным в ночную рубашку, устроиться в экипаже и в последний раз отвез ее на станцию.

Ехали в непривычной тишине, было слышно лишь, как пассажирка что-то быстро пишет цветным мелком на клочке бумаги. Затем она дала Тому полкроны и конверт, адресованный Саре Уэйборн, который девочка должна была получить как можно скорее – и чтобы миссис Эпплъярд об этом не узнала. Том был только рад помочь. Он испытывал симпатию к миниатюрной миссис Валанж, как и к Саре, и намеревался передать девочке письмо на следующее утро, когда воспитанницы на полчаса соберутся в саду после завтрака. Однако директриса неожиданно отправила Тома с поручением, и мысль о конверте вылетела у него из головы.