Двое в «Москвиче», потеряв беглеца из виду, вырулили было на бульвар, однако сразу сообразили: сюда, в плотный поток машин, баран вряд ли сунется, – и тут же увернули назад, в переулки, под сень песочно-каменных, криво и низко нависающих над дорогой сретенских домов.

Баран влетел в безмашинный, безлюдный двор и попал в каменный мешок. Сзади, недалеко, были те двое. Баран чувствовал приближавшую этих двоих механическую силу загривком, спиной, чувствовал, не оборачиваясь, потому что оборачиваться назад баранам нет абсолютно никакой необходимости.

Шорхнули тормоза. У въезда в заложенный бетонным блоком двор – чтоб не могла проехать машина – встал алый «Москвич». Баран боднул головой воздух, постоял еще секунду, ткнулся лбом в какие-то размалеванные зеленью пластиковые створки, потом, побегав перед этими створками, нырнул в другую, слегка приоткрытую дверь, врезанную чуть поодаль в глухую каменную стену.

Баран промчался по двум длинным коридорам, ворвался в полузатемненный, вспыхивающий то зелеными, то красными огоньками зал, сдвинул в сторону прямоугольный, тоже крытый зеленью, стол, и у стола другого, облепленного мужчинами в узких, ласточкиных, свадебно-черных одеждах, остановился. Дальше бежать было некуда.

Туманясь взором от цветных огоньков, баран видел ошеломленных, еще не приступивших к игре мужчин, примечал, как забегала вокруг обслуга, чувствовал, как его берут за уши, толкают в бока, видел, как через какое-то время вошел специально приглашенный из соседнего заведения человек в белом огромном, налезающем на когтистые брови колпаке, слышал, как бровастый с удовольствием и как-то заливисто крякнул, щелкнул пальцами, и в зал, стесняясь свадебной публики, вбежали двое мальцов-крепышей, тоже в колпачках и в передничках белых. Мальцы стали толкать барана под ребра, вцепились в шерсть, пытались сдвинуть его с места то силой, то лаской…

– Он где-то здесь. Отсюда его забрать – два пальца обоссать… – сказал турок.

– А вот это навряд. Заведение тут, видать, шикарное. А рожа у тебя… – Карпаторосс глянул на сидящего за рулем турка и во второй раз за вечер ухмыльнулся. Ухмылка его была жестковатая, сухая, таящая в себе скрытую убойную силу, но все ж приманчивая и к себе располагающая. – Ну, не пропадать же мясу… Надень клифт.

Они скинули рабочие халаты, прямо в машине переоделись, и, пообтряхнув с себя пыль, разглаживая на ходу мятые рукава пупырчатых пиджаков, вступили в каменный, осенний, не слишком холодный, но уж, конечно, и не теплый двор.

Баран стоял на месте до тех пор, пока к нему откуда-то из недр заведения, из недр весёлого казино не вышла роскошная, с белыми, рассыпанными по плечам волосами женщина. Женщина была в длинном бархатном густо-изумрудном платье с небольшим разрезом на боку. Присев, нежно охлопывая и успокаивая барана, она так же, как и турок, незаметно огладила бараний живот, перевела дыхание, тихо хмыкнула и мягко, через плечо, сказала кому-то:

– Отнеси его в машину, потом езжайте домой. Он пойдет, пойдет… Бэря, бэря, мэш-мэш-мэш… Пойдешь? А?

К барану подошел прямой как лопата человек, и в помещении не снимавший каракулевую шапку-кубанку. Был он похож на равнинного пастуха, хотя на лице его не было бороды, в руках – кнута, а за пазухой – плюющего огнем черного дрючка с загогулиной. И баран, силе которого мог сейчас позавидовать снежный барс ирбис, враз успокоившись – час его не пришел, не пришел еще! – побрел за пастухом.

Турок и карпаторосс толкнулись в ту же размалеванную дверь, что и баран. На дверь подсобки они внимания не обратили. За стеклянными створками, бывшими, собственно говоря, черным ходом или, верней, входом для своих, их встретили двое.

– Куда, босо́та? – гавкнул лениво один из охранников.

– Туда, – ответил карпаторосс с печальной сухостью, враз сковавшей разбирающегося в людях охранника по рукам и ногам, и чуть заметно кивнул головой.

– Баранца свово шукаем! – как бы слегка извиняясь за убийственный взгляд старшого, зачастил турок. – Не забегал сюды? Асеньки?

Перед входом в игорный зал их перехватили плотней.

– Кого ищем, ребятки? – Трое в униформе казино – пурпурная жилетка на пуговицах, коротковатые, свободные черные брюки, чуть напоминающие покроем каратистские, – подошли, обступили неслышно полукругом, вели себя сдержанно, профессионально.

– Пропустите их, – сказала вдруг вынырнувшая откуда-то сбоку женщина с белыми, рассыпанными по плечам волосами. – Они же играть пришли. Вам ведь «блэк-джек», нужен, ребята, так?

Турок молча кивнул.

– О, какие экземпляры… – как бы про себя глухо пропела светловолосая. – Потолкуем? – она повела головой в сторону и, чуть вздрагивая бедрами, пошла по коридору. – Барана ищете? Или вы охрану на пушку взяли? Вы ведь «пробойщики»?

Они и вправду показались ей этими полубезумными-полугениальными потрошителями автоматов. «Пробойщики» появлялись здесь нечасто, их достаточно быстро вычисляли и, дав этим хитрованам выдоить дочиста два-три автомата, выставляли с миром за дверь. Чаще в «пробойщиках» обретались создания юные, восторженные, но попадались и грубые «практики», постарше. Женщина еще раз оглянулась – ей бросились в глаза мягкая тигриная поступь шедшего впереди турка, суховатая воинская посадка головы карпаторосса… На мгновение она напряглась – слишком тренированы они для «пробойщиков»! – но тут же и расслабилась, вспомнив про мощную охрану внутри заведения.

Они вошли в комнату с игральными автоматами по стенам и овальным пустым столом. Двое остались стоять. Женщина села на свободный стул.

– Так, значит, барана ищете?

– Ищем, – сказал теперь, после разведки, вышедший, как и положено, вперед карпаторосс.

– Так я баранчика вашего покупаю…

Карпаторосс улыбнулся и медленно покачал головой.

Этим он хотел сказать: баран не продается, потому что баран теперь – что-то вроде жертвы, жертвы, которую их научили приносить на юге, в горах, и которая давала им, убийцам и безбожникам, хоть какую-то уверенность в сохранении своей жизни при непременном условии отнятия жизней чужих. И, конечно, барана, как зримый символ этого нового язычества, они отдать ни за что не могли, даже если б красотка эта, вместо денег оплатила натурой.

Но ничего этого карпаторосс не сказал, не из-за сложности даже, а из недоверия к лишним словам и движениям, а также по привычке к экономии жесточайшей во всем: в спиртном, в развлечениях, в любви. Только хорошая пища с дымящейся кровью дозволялась вволю. Именно поэтому карпаторосс, взглядом уже обежавший сидевшую на стуле с головы до пят, взявший ее мысленно за плечо и попробовавший на крепость бретельки ее бархатного платья, не сделал к ней и шагу.

Но здесь ошибку допустил турок. Ошибку, за которую старшой в другой раз, может, и открутил бы ему кой-чего. Однако сейчас карпаторосс был разнежен долгим отдыхом, был затуманен мыслями о пище, о дымящейся лужице бараньей крови…

Турок ошибся, приняв сухой, мгновенный туман в глазах старшого за решение барана отдать, а женщиной здесь же и немедля попользоваться.