«Уолтер, ты что теперь – чистишь яйца?»

«Хочешь чаю?» – прокричал отец из коляски. Однажды, потянувшись за чем-то слишком тяжелым, он неудачно упал. Он лежал на земле несколько часов, пытаясь себе представить свою новую жизнь.

Сначала прилетели птицы и закрыли небо. Потом его обнаружил товарищ по работе.

Доктор из Лимерика уверял, что в течение следующего десятилетия появится технология, которая поставит его на ноги. Ему сказали, что он не парализован – просто какая-то штука с нервными окончаниями. Все говорили, что это от падения со скалы – что его спина была после этого уже не та.

Уолтеру нравилось возить отца на коляске по дороге. Тонкие черные колеса, прокатившись по лужам, блестели на солнце. Завидев их с отцом, водители машин притормаживали и глядели на них пустыми глазами.

В последний раз, когда Уолтер отвез отца в новый супермаркет в нескольких милях от их трейлера, он заметил, что волосы на голове отца стали совсем мягкими. После ланча с пончиками и крепким сладким чаем, по дороге домой, Уолтер чуть не расплакался, глядя на редеющую макушку отца. Его посетило неуловимое ощущение, что сидящая перед ним фигура – король всех отцов, сгорбившийся в своей коляске, – был не отцом Уолтера, а его сыном или братом; что жизнь есть лотерея душ.

Уолтер собрал яйца и продолжил чистить их с прежним рвением в своем маленьком трейлере. Когда каждое из яиц сверкало так, что на скорлупе играло уменьшенное отражение окна трейлера, Уолтер сел на свою «Хонду 450», которую он держал внутри, у своей кровати (совсем не по-цыгански), и закурил одну из любимых сигарет. Ему нравилось, как выглядит его мотоцикл в свете единственной свисающей с потолка лампочки.

Углы потолка комнаты скрадывала густая паутина. Этот трейлер когда-то принадлежал дяде Ивану. Теперь он был собственностью Уолтера, и Уолтер любил его так, как никогда не полюбит ни один другой дом в своей жизни, каким бы прекрасным, дорогим или особенным он ни был.

Уолтеру было девять, когда дядя Иван решил провести свет.

Яйца лежали рядком на столе, касаясь друг друга, что удерживало их от падения на пол. Этот стол когда-то подпирал локти его дяди, который одним очень далеким днем рассматривал лампочку.

Провозившись с проводами несколько часов, пересыпанных ругательствами, дядя Иван медленно ввернул лампочку в ее аккуратный патрон. Он вызвал отца и мать Уолтера из их трейлера. Иван хотел, чтобы Уолтер нажал выключатель, который должен был вдохнуть жизнь в лампочку, но тому не разрешили. Мать Уолтера сказала, что дядя Иван был олимпийцем, но не электриком.

Все захлопали, когда лампочка загорелась от прикосновения к выключателю.

«Что за чудо, – сказал дядя. – Словно кусочек солнца скользнул туда».

«Тебе уже давно пора было провести электричество в трейлер, Иван», – сказала мать Уолтера.

Они некоторое время посидели вчетвером в свете лампочки, пока мать Уолтера наконец не сказала:

«Посмотрите на нас – сидим тут как идиоты».

Дядя Иван встал и нажал выключатель пару раз, а потом они отправились в паб пропустить по паре стаканчиков, которые барменша рада была держать отдельно от остальных стаканов. Надо помнить, что цыганские обычаи чистоты имеют символическое, а не практическое значение.

Уолтер задумался, почему вдруг ему вспомнилась лампочка. И понял, что его сердце тоже – маленькое, яркое и горячее. Он доставит яйца по назначению в тот же день, а не то его лампочка каким-то загадочным образом замигает и погаснет.

Уолтер обернулся и увидел мать, стоящую в дверях.

«Так для кого эти яйца?»

«Ни для кого», – ответил Уолтер.

«Для девушки, ведь так?»

Уолтер кивнул.

Мать поцеловала его в щеку.

«Твой любимый отец так же ухаживал за мной, – сказала она. – Но он ни разу за всю свою жизнь не отчищал яйца».

Она подала Уолтеру чашку чая.

«Только, пожалуйста, не заводи эту свою штуку, пока не наденешь шлем. Никак не пойму, зачем ты держишь его в комнате – твои цыганские предки перевернутся в гробах, если узнают об этом».

По дороге обратно в свой трейлер она прошаркала в домашних туфлях мимо маленького огорода и остановилась, чтобы снять с веревки несколько подсохших носков. Уолтер увидел у нее на спине отпечатки своих промасленных рук.

Спустя минуту он услышал смех из трейлера родителей.

Уолтер представил себе, как мать ложится в кровать с мужем, как она закрывает глаза; малыш сладко спит в кроватке в глубине комнаты. Повсюду разлиты темнота и тепло. На улице снова дождь. Он стучит в окно.

Позже малыш тихо просыпается и играет со своими ножками, наблюдая за плывущими облаками, словно они его добрые друзья.

Уолтер прислонил свой мотоцикл к дереву и подкрался к кухонному окну. Он медленно подтянулся и заглянул внутрь дома.

«О, любовь моя, любовь моя», – ахнул он, впитывая ее своим взглядом.

Уолтер вжался в холодные камни стены, так близко к оконному стеклу, как только было можно. В ее вытянутой руке лежало откушенное яблоко. Белая мякоть его блестела в свете лампы. Она медленно жевала, иногда перебирая свои волосы.

Уолтеру нестерпимо захотелось, чтобы что-нибудь произошло – пожар, потоп, какая-нибудь библейская катастрофа, которая даст ему повод ворваться в дом и спасти ее.

Ее дядя неторопливо разгреб угли в камине и уселся обратно в кресло. Они смотрели черно-белый телевизор, не разговаривая. Увидев, что они оба не отрывают взгляд от экрана, Уолтер протер окно рукавом, но оно запотело изнутри.

По его телу разлилась истома, когда он разрешил себе скользнуть глазом по всей ее фигуре. Ее ноги тянулись вдоль всего стола. Младшей сестры не было видно – может быть, она играет с куклами в спальне, подумал Уолтер. Он представил себе, как она разговаривает с ними, расправляет их одежду маленькими пальчиками и усаживает за столик с пластиковыми тарелками и пластиковой едой, которую она, подбадривая, подносит к их губам.

Его охватило нежное, но сильное чувство, и в одно мгновение он постиг одержимость портретистов, о которой он прочел в книгах своего дяди; трубадуров с их печальными, сгорбленными лошадьми; отчаявшиеся души, гребущие в закатной тишине по неспокойному морю; заблудших скитальцев – опавших цветочных лепестков.

Сила первой любви вскружила юную голову Уолтера. Он был готов пойти пешком до Америки, если бы она назначила ему там встречу.

Откуда нахлынуло это чувство? – думал Уолтер. Ведь он не вкушал ничего от ее тела; между ними не было никаких прикосновений, даже рукавами в толпе они ни разу не касались друг друга. Должно быть, эти чувства по отношению к ней – пожар, полыхавший в разных его членах, – всегда были в нем, ожидая лишь искры.

А потом Уолтеру пришла на ум другая мысль. Может ли быть так, что первая любовь есть единственная настоящая любовь? И когда эти первые пожары тушатся или гаснут сами по себе, мужчины и женщины выбирают себе возлюбленных по расчету, а потом разыгрывают ритуалы и переживания того первого искреннего опыта – раздувают пламя, которое когда-то горело собственным огнем…