Этот род самоубийства, вызванный отчаянием, Шопенгауэр строго отличает от добровольно принимаемой на высшей стадии аскезы голодной смерти. Последнюю он выводит не из утверждения воли к жизни, а, напротив, из ее отрицания: достигший подобного отречения аскет перестает жить только потому, что полностью перестал волить. Иной вид смерти, помимо голодной смерти, здесь немыслим, так как намерение сократить мучение было бы, в сущности, некоторой степенью утверждения воли. Такой род самоубийства всегда сопровождался религиозным фанатизмом и суеверием.

Кроме сострадания, святости и искупления у Шопенгауэра существует и четвертый путь к спасению — эстетическое созерцание, эстетическое наслаждение прекрасным. Суть его состоит в том, что «вступая в состояние чистого созерцания, мы на мгновение отрешаемся от всякого воления, т. е. от всех желаний и забот, как бы освобождаемся от самих себя и, перестав быть индивидом, познающим ради своего постоянного воления…, превращаемся в освобожденный от воли, вечный субъект познания…»[1532] Именно в эстетическом опыте, по мнению Шопенгауэра, человек научается понимать бесполезное, всё, что не связано с нашим ненасытным вожделением, искусство рассматривает идеи, которые, по словам Шопенгауэра, «представляют собой непосредственную и адекватную объектность вещи в себе, воли»[1533]. Само же познание идей есть дело гениального созерцания — созерцания наиболее одаренных в умственном отношении людей, гениев.

По своей природе гений чужд воле: его существо Шопенгауэр видит в преобладающей способности к чистому созерцанию, требующему полного забвения собственной личности и всех своих отношений. «Гениальность, — пишет в этой связи Шопенгауэр, — это способность пребывать в чистом созерцании… совершенно не принимать во внимание свой интерес, свое волнение, свои цели, другими словами, временно полностью отказаться от своей личности и остаться только чистым познающим субъектом, ясным оком мира»[1534]. Посредством эстетического экстаза гений обуздывает свою волю, часто при этом он оказывается на грани безумия, что приводит его к необдуманному, к аффекту, к страсти. Но поскольку счастливые моменты гениального созерцания непродолжительны, то эстетическое созерцание не может привести к тотальному искуплению, освобождающему от страдания. Таковы основные пути к спасению, % следовательно, и к отрицанию воли к жизни.

Подводя общий итог осуществленной выше реконструкции философии Шопенгауэра, следует подчеркнуть, что ее основополагающей установкой, которой она принципиально отличалась от философской классики, было волевое отношение к миру. Оно нашло свое адекватное выражение в главных мотивах шопенгауэрианства: воля к жизни, страдание, сострадание, скука, боль, отчаяние, одиночество, аскеза, пессимизм, т. е. в те мотивах, которые были и остаются определяющими в духовных исканиях европейского человечества на протяжении всего XX столетия и начавшегося XXI века. В этом смысле можно сказать, что всей своей философией Шопенгауэр предвосхитил общую картину внутреннего, духовного состояния модернистского и постмодернистского человека, представляющего собой по существу гибрид декадента и варвара, который зародился из европейского нигилизма. Последний — главная тема мученических исканий философа- пророка Фр. Ницше.

Фридрих Ницше (1844-1900) — единственный, видимо, европейский философ, кто наиболее полно вобрал в себя шопенгауэровский дух философствования. И хотя у него было множество интеллектуальных кумиров, — греки трагической (досократовской) эпохи Дионис[1535] и Гераклит, Заратустра и Иисус[1536], Р. Вагнер и В. Гёте, Паскаль и Достоевский[1537], — которых он постепенно, по мере взращивания ростков своего оригинального миросозерцания, низвергал с высокого постамента своей философии, своим первым великим учителем и «воспитателем», «наставником» и «дрессировщиком» — как однажды Ницше назвал Шопенгауэра — он восхищался, несмотря на все перипетии жизни и мысли, до конца своих дней.

Шопенгауэр пленил Ницше своей простотой и честностью в мышлении и жизни, что для последнего значило быть несвоевременным[1538], своей веселостью. В свое время В. Виндельбанд заметил: «Ни один мыслитель философской литературы всех народов не умел формулировать философскую мысль с такой законченной ясностью, с такой конкретной красотой, как Шопенгауэр»[1539]. Эти слова с полным правом могут быть отнесены и к философу-филологу Ницше.

Что касается идейной приверженности Ницше Шопенгауэру, то здесь можно говорить скорее о философском антиподе, чем о последователе, хотя у них была одна общая исходная точка: и тот, и другой воспринимали жизнь как жестокую иррациональность, боль и страдание. Но они полностью расходились в понимании способов и средств преодоления разрушающего характера жизни: главной установке человеческого бытия Шопенгауэра — утверждению и отрицанию воли к жизни (состраданию и аскезе), т. е. чисто христианской установке Ницше противопоставил свою известную, в своей сущности антихристианскую, установку — волю к силе (могуществу, превосходству)[1540].