Говорили, что в машине – не больно. Он бы не хотел, чтобы было больно. Также он читал, что, если сделать это в машине, лицо будет не слишком обезображенное. Не хотелось бы выглядеть потом плохо. Он нашел в Гугле фотографии людей, умерших таким способом, но увиденное его озадачило. Он никак не мог понять, почему эти мертвецы так плохо выглядят. Из-за углекислого газа? Или они еще при жизни были уродами? Впрочем, это не столь уж важно: все равно в новостях покажут фотографию, которую он оставил своему агенту. Фотография была в свободном доступе, копирайта для ее использования не требовалось, и выглядел он на ней отлично: озорные зеленые глаза, загадочная полуулыбка и даже волосы уложены как следует. Его пробирала сладкая дрожь каждый раз, как он представлял эту фотографию напечатанной в газете, в сотнях тысяч экземпляров, с черным траурным заголовком «Предсмертное письмо Авишая Милнера: “Я невиновен”».

Он и сам не заметил, как перестал планировать смерть Нофар и начал планировать свою собственную. В конце концов, он уже шестнадцать лет был веганом, продолжал заниматься йогой даже в тюрьме – не пускать же шестнадцать лет праведной жизни коту под хвост из-за какой-то лживой суки. Кроме того, он не хотел, чтобы ее оплакивали по телевизору. Каждый раз, как Авишай Милнер воображал ее смерть, по телевизору показывали сочувственные репортажи, а когда на экране появлялось ее лицо, начинала звучать грустная музыка. Нет, грустная музыка должна играть для него, с экранов должно смотреть его лицо – благородное и печальное! Это будет его смерть! Он никому ее не отдаст!

Над предсмертным письмом Авишай Милнер работал почти две недели – с того дня, как был освобожден под залог. Начиналось его послание так: «Иногда самый лучший способ убить слухи – это убить себя». Но дальше было сложнее. Каждое утро Авишай Милнер – полный энтузиазма – садился за работу: писал, стирал, переписывал, шлифовал. Такого творческого подъема он не испытывал со времен первого альбома. Даже когда он буксовал, то все равно не сдавался, трудился не покладая рук, как прилежный клерк. И письмо вышло просто великолепным. Какая жалость, что его нельзя было напечатать тиражом в несколько тысяч экземпляров! Вот бы все птицы в городе услышали его лебединую песню! Одной бессонной ночью Авишай Милнер даже положил последний абзац на музыку. И прослезился: никогда еще он не писал ничего сильнее.

Теперь оставалось заняться практической стороной дела, а именно: решить, когда и где. Лучше ближе к полудню, чтобы редакторы новостей успели подготовить большой репортаж для вечернего выпуска. Место следовало выбрать со значением. Сначала он подумал про кафе-мороженое, в котором его оклеветали, но потом вспомнил про амфитеатр, где его – во время того чудесного финала – объявили победителем. Возле кафе-мороженого парковки нет – возле амфитеатра полно стояночных мест. И вообще, лучше окончить свой земной путь в живописной обстановке… Однако, посмотрев в интернете, Авишай Милнер узнал, что в амфитеатре на этой неделе состоятся три концерта Элирана Вакнина, и одного только имени конкурента оказалось достаточно, чтобы забраковать это место безоговорочно. «Сделаю это у кафе-мороженого», – решил Авишай.

Надо было выбрать, во что одеться. Черный ему всегда шел, но, если после смерти лицо посереет, общий вид может получиться слишком печальным. Лучше синий: в синем есть нечто благородное.

Он долго стоял под душем, а затем запер дверь и отправился в путь.

Увидев на стекле машины штраф за парковку, Авишай Милнер горько усмехнулся, а тронувшись с места, почувствовал, что руки на руле дрожат, но вспомнил про письмо в кармане синей рубашки и успокоился. Про отца, мать и сестру он старался не думать и – как всегда, когда волновался, – заговорил с собой во втором лице. «Авишай, ты уверен?» – спросил он себя и сам себе ответил: «Уверен».

Если поначалу это была игра, то сейчас он уже не играл. Если поначалу это было очковтирательством, выдумкой… ну что же, сейчас выдумка грозила стать реальностью. Нет, он не просто так все это говорит, не притворяется; все будет по-настоящему. Авишая Милнера найдут мертвым у входа в кафе-мороженое, где он был обвинен в преступлении, которого не совершал.

«Авишай Милнер найден рано утром в бессознательном состоянии у входа в кафе-мороженое, где был обвинен в попытке изнасилования», – гласил заголовок. Неизвестный позвонил в полицию и сообщил точный адрес. Возможно, это был обычный прохожий. Или опытный агент, решивший, что теперь певца можно будет раскрутить заново. Однако не исключено, что это был сам Авишай Милнер.

Для столичных кейтеринговых компаний Международный день борьбы с насилием в отношении женщин был настоящим подарком. Правительственные учреждения неизменно отмечали его многочисленными мероприятиями, а на каждом таком мероприятии – кроме речей и выступающих – требовались также салфетки, угощение и прохладительные напитки. В резиденции президента, например, заказали тринадцать подносов трубочек с начинкой из козьего творога. В прошлом году там забыли отметить День борьбы, и общественному возмущению не было предела. Ивент-менеджера уволили, и вместо него взяли энергичную девушку. Она заблаговременно договорилась с двумя пострадавшими от мужей женщинами и одной профессоршей, а за день до мероприятия, в минуту вдохновения, решила пригласить и четвертую гостью, своего рода национальную героиню, отважную девочку, давшую во внутреннем дворе отпор насильнику.

Ночью, когда голова нового ивент-менеджера уже лежала на подушке, а сама она пребывала меж сном и явью, ее вдруг осенила еще одна идея. Ивент-менеджер села в постели и послала своей помощнице эсэмэс: «Нужен большой транспарант: „Положим этому конец!“ С восклицательным знаком!»

Утром, в день торжественной церемонии, все было на своих местах: и транспарант, и пострадавшие от мужей женщины, и угощение, и профессорша. Ну и Нофар, конечно. Слегка смущенная, вместе с сестрой и родителями, она стояла в углу. Ждали президента. Отец все поглядывал на трубочки с козьим творогом, но мать шепнула ему на ухо, что это неприлично: ведь президент еще не пришел. И пристыженному, отруганному, а главное, голодному мужчине ничего не оставалось, кроме как торчать у накрытого белоснежной скатертью стола и с нетерпением ждать, когда же объявится наконец глава государства.

Отец Нофар не знал, что буквально в этот момент президент стоял за дверью. Он поправлял галстук, поглядывал в щелочку на нагруженные едой подносы, и в животе у него тоже урчало. Президент ничего не ел с самого утра и, чтобы заглушить жалобы пустого желудка, принялся перечитывать свою речь, в коей решительно осуждал любые проявления насилия против женщин. «Мы все должны включиться в борьбу с этим явлением!» – читал президент, водя пальцами – пальцами доброго дедушки – по напечатанным на бумаге словам. Тридцать лет назад эти пальцы так же неторопливо скользили по заднице завканцелярией Генштаба. Это было так давно, что президент забыл даже, как ее звали: то ли Рути, то ли Рахель, в общем, что-то на «р», – однако задницу помнил хорошо. В тот день завканцелярией подала ему кофе (тогда он еще пил с тремя ложками сахара), но, когда развернулась, чтобы уйти, ему показалось, что она подала ему еще и задницу. Поэтому он протянул руку – и погладил. Завканцелярией застыла, потом заплакала, потом выбежала в приемную, и когда он вышел вслед за ней, то увидел, что она – съежившаяся, очаровательно беспомощная – стоит возле стола и всхлипывает. О, как рыдала она тогда, в приемной, когда он ее на этом столе тискал! Это был антикварный стол красного дерева, который он экспроприировал в свое время на Западном берегу реки Иордан у одного из самых страшных террористов. Впоследствии, когда будущего президента перевели на другую должность, он забрал стол с собой. А час назад именно за ним и сочинил речь в честь Международного дня борьбы против насилия в отношении женщин.