Внутри у Лави тикали часы лжи. Стрелки отсчитывали минуты, минуты превращались в часы, часы превращались в дни. Лави мечтал, чтобы эти часы никогда не останавливались, чтобы момент разоблачения не наступил никогда. Нераскрытых обманов вообще больше, чем раскрытых. Маленькие, безвредные выдумки вплетаются в ткань бытия и становятся неотличимы от правды. Время перемелет все, и какая, в сущности, разница, что было, а чего не было?

Однажды утром, когда Лави уныло жевал белковый омлет, отец сказал, что может отвезти его на военную базу в начале следующей недели.

– Если тебе нужно письмо об освобождении от занятий, только скажи. Или тебе пришлют его из армии?

Омлет застрял у Лави в пищеводе. Он хлебнул шоколадного молока, но это не помогло: завтрак отказывался проваливаться в желудок. Лави долго молчал, но, видя, что отец ждет ответа, прокашлялся и пробормотал:

– Из армии пришлют.

– Не понимаю, – послышался с кухни голос мамы, корпевшей над приготовлением витграсса. – Почему эти отборочные испытания не проводят в летние каникулы? Почему для этого надо пропускать учебу?

– Это тоже учеба, – ответил отец с явным удовольствием. – Если даже сын Амоса с его оценками туда едет, то наш Лави может поехать тем более.

Мало того что он сказал «наш Лави», он еще и улыбнулся! Опустил экономическое приложение к газете и широко, от души улыбнулся! Тут Лави понял, что ехать придется. При том что у него нет повестки. При том что предстоит провести пять дней в военном лагере. При том что сын Амоса – Эйтан – выше его на голову, в четыре раза шире в плечах и готовился к этим испытаниям с пяти лет.

Перед отъездом Лави уложил в рюкзак флисовую куртку, термостойкие перчатки, часы для ныряния, пять пар трусов, теплые шерстяные носки и щетку для чистки ствола. Что с ней делать, он не знал, но отец сказал, что она нужна. Кроме того, Лави положил в рюкзак несколько энергетических батончиков, спальный мешок и средство от комаров. Утром в день отъезда мама его обняла, а отец встал спозаранку, наделал бутербродов и завернул в фольгу. Кроме бутербродов с белковым омлетом, там были бутерброды с тхиной, хумусом, колбасой и один – с шоколадной пастой.

В машине Арье Маймон рассказывал сыну про собственные отборочные испытания, про то, как воровал яйца в кибуце, и про ребят из этого кибуца, с которыми потом познакомился в спецназе. Ребята эти стали его лучшими друзьями, но про яйца так и не узнали. Они ехали, ехали, ехали, и Лави надеялся, что они не приедут никогда. Во-первых, потому, что никогда раньше не слышал, чтобы отец так много говорил, а во-вторых, потому, что не знал, что делать, когда они доберутся до пункта назначения.

Увидев на перекрестке указатель с названием военной базы, Лави сказал, что дальше хочет пойти сам, и Арье Маймон спорить не стал. От перекрестка до базы было два километра, но Лави хотел явиться туда один, как взрослый, а не как ребенок, которого привез папа, и отставной подполковник его хорошо понимал. Лави взял водонепроницаемый рюкзак со станком новейшей конструкции, вылез из машины и пошел по дороге. Арье Маймон проводил его взглядом.

Пройдя полтора километра, Лави обернулся, увидел, что на дороге никого нет, вернулся обратно к перекрестку и поднял руку. Три машины проехали, не остановившись. Тогда Лави достал энергетический батончик и сел на обочине. В его распоряжении было целых пять дней, и он никуда не спешил.

* * *

Нофар поджидала его во внутреннем дворе.

– Ух ты! – восхищенно воскликнула она, увидев огромный рюкзак Лави.

Он показал ей флисовую куртку, фонарь, перчатки. Нофар принесла из кафе-мороженого кувшин воды, чтобы положить туда часы и проверить, будут ли они ходить.

– Я нашла тебе пляж с кемпингом, – сказала Нофар. – Туда каждый час ходит автобус.

Лави снова хотел предложить ей поехать с ним, но снова не предложил.

В первую ночь на берегу он глаз не мог сомкнуть: боялся – мало ли что… Но потом спал нормально и больше не вскакивал от каждого шороха. Люди на пляже были приятные. Возможно, они действительно поверили, что Лави уже восемнадцать. А может быть, им было просто все равно. В палатке по соседству жил высокий русский парень, которого называли Хозяином, потому что он обретался на этом пляже дольше всех. На второй день Лави спросил Хозяина, как тот оказался на пляже и чем занимался раньше, но по взглядам местных понял, что ляпнул что-то не то. «Пляжников не принято спрашивать, кем они были до пляжа», – сказал ему позднее парень с дредами. Однако Хозяину было все равно. Он рассказал Лави, что у него был стартап и он зарабатывал миллионы, но решил все бросить – и рассмеялся таким громким русским смехом, что усы у него задрожали. «Если бы медведи умели смеяться, – подумал Лави, – они бы смеялись именно так».

На третий день Лави проснулся и увидел, что Хозяин сидит на берегу. Лави сел рядом и увидел у него на тыльной стороне руки большую татуировку. Заметив его взгляд, Хозяин сказал: «Это солнце» – и показал татуировку поближе. Рука у Хозяина была здоровенная, три толстые жилы извивались на ней, словно три полноводных реки.

– Это я сам себе набил в армии, когда меня послали на Урал, в горы. Чтобы не забыть, как солнце выглядит. Потому что на Урале солнца нет.

Лави попробовал представить, на что похоже место, где нет солнца, но не смог. Он знал, где находятся Уральские горы, – в классе прямо перед ним висела карта земного шара, и Лави выучил ее наизусть, – но не знал, что там нет солнца. Он знал только, что Уральские горы фиолетового цвета и тянутся от Казахстана (который зеленый) до Северного Ледовитого океана (который голубой).

Хозяин почесал руку с татуировкой, и солнце на мгновение сморщилось, но потом снова расправилось.

– А сейчас у меня солнца сколько хочешь, – сказал он. – Хоть жопой ешь.

– А это что? – показал Лави на надпись под солнцем на непонятном языке.

– Это мое имя, Владимир.

– Но ты же сказал, тебя зовут Зеев.

– Да, но там меня звали Владимиром.

На четвертый день энергетические батончики у Лави закончились, и он отправился в торговый центр неподалеку. Хотел было купить пиццу, но вдруг заметил продовольственный магазин. Лави опасливо зашел внутрь, окинул глазами полки и увидел, что яйца лежат в самом конце, рядом с молоком и хлебом.

Пять дней и три ворованных омлета спустя Лави сел на автобус и тот доставил его из одного города в другой (оба города были прибрежными, но располагались на берегах двух разных морей). Кожа у него потрескалась – в последний день Лави специально не мазался кремом от загара. Он появился на пороге – опаленный солнцем на марш-бросках, измотанный ночным ориентированием, весь обсыпанный песком и насквозь пропитавшийся потом. В ответ на вопросительный взгляд отца Лави помотал головой и был очень удивлен, когда отставной подполковник заключил его в объятия.

– Не страшно, сынок, – сказал он. – По крайней мере, ты попытался.