Шрифт:
Интервал:
Закладка:
будут мучить меня в корабле
и в отдельной каюте своей
я под вечер не усижу
и приду в ресторан в ресторан
где играет оркестр и туман
Закажу я себе вина.
То некрепкое и кое-как
буду пить буду женщин глядеть
так как будто я завтра умру
и когда уж настанет момент
все уж чувства сожмутся в комок
я к какой-то из них подойду
я скажу ей: «Простите, дружок,
Молода вы и верно ещё
не встречали таких, как я
я, представьте, поэт, да, поэт
я как Блок, и как Лермонтов я».
И она мне протянет в ответ
свою руку и скажет что вот
она руку свою подаёт
поцелуй ей давайте скорей.
Всё прощально, сентябрьски всё
всё унёс и всё утащил
наконец когда пухлый корабль
и привёз меня, и уложил.
«Затем в далеке медно-розовом…»
Затем в далеке медно-розовом
на лапах студёных стоял
один и запах сосновый
волк изумлённо вдыхал.
Ему уцелевшему волку
одетому в шерсть внутрь
сейчас зародятся звёзды
и тупо взойдут кусты.
«Нет, не всегда порывы бывают…»
Нет, не всегда порывы бывают
и так редки основные стихи
О главные слова во рту побывают
и уйдут, не достигнув руки.
Как печально, нехорошо как
сидишь сидишь не льётся с меня ничего
о как печально, нехорошо как
рамки жизни моей узки.
«Подлая няня лежала на траве…»
Подлая няня лежала на траве
Она забыла о беленьком ребёнке
А ребёнок спал в уголке
и голову положил на цветочки.
По тропинке к пруду шёл мужчина отдельный
его глаза болели и жгли
он книгу нёс под мышкой своей
и няня его увидев, говорила:
«Чего это вы ходите, гремите сапогами
Ребёнку спать мешаете.
Своими вы ногами
Зачем вы книгу носите
Посередине дня
Идите вы отсюда,
не сердите вы меня».
Мужчина, пиджак одёрнув
и подтянув клетчатые штаны,
сказал: «Всё это вздорно,
я не уйду, увы.
Старинному ребёнку я, значит, спать мешаю,
да он мешает мне ходить,
когда хотите знать».
И вновь мужчина заходил,
забегал по тропинкам
А няня, гневная вся став,
Уже бежит за ним.
Они бегут, они бегут,
Ребёнка из виду теряя.
А похитители детей
явились не моргая
и в летний день в особый день
они схватили крошку
его засунули в мешок
и убежали в сад.
Вернулись няня и мужчина
и примирённые уже
а от ребёнка только след —
кусок травы помят.
Тут плач, тут вой, заходит солнце
Куда идти, куда бежать?
А похитители детей за десять километров.
Заходят в чей-то старый дом
и предлагают сын.
«Дело было в заре…»
Дело было в заре
Дело было на стуле
Вы сидели одна
и болели внутри
и лицо Ваше тоже
отражало все боли.
Говорили Вы: Боже!
отпусти меня, что ли.
Море было внизу
море гулко стучало
на сандалии Ваши
садился туман
уж колени в тумане.
Уж во тьме закричало
что-то, птица, быть может
или зверь, иль баран
Волочились огни
внизу города бывшего
там горели уже фонари
и у Вашего сердца
никогда не любившего
пена розовая истекла.
Только к вашему стулу
примыкали развалины
пели глухо старинные камни
и одни старики все в перчатках и галстуках
и в жилетах шли сотнями вниз.
«Спускаясь вниз на пляж…»
Спускаясь вниз на пляж
где люди почти голы
они где хороши, там улыбался я
в особенности женскому девическому полу
и был угодник дамский я.
Захочет ли она орехов иль мороженого
воды ль, вина ль
уж я бегу, уж я несу, что требуется
с улыбкою ей подношу.
Возьмите, дорогая, плод
Откушайте его зубами
хотите, миленькая, плот
коляску ли что с лошадями
иль может быть сейчас
мы прекратим жару
давайте вместе поплывём
на длинную скалу
она американка девочка
американский шик
она спортсменка эта девочка
и белокурый вид
И мы идём, играя вместе,
шумит нам море, поиграв.
Но тихо черви тех едят,
кто были пару дней назад.
«Никто никогда не скажет…»
Никто никогда не скажет,
что я был без толку красив
я всё применил в себе
к ужасному миру порой
Вот сейчас мне идти на пир
Буду ль весел я на пиру
Криклив этот мир, этот мир
я в нём своё место сотру
никто не скажет, что был,
что камни собой дробил
и что в городском саду
на зонтик ловил весну
и зонтик зелёный был
владелицу эту любил
владелица эта ушла
оно даже к лучшему мне
хотя ведь вначале мне
всё время болело в весне.
Я был двадцатиоднолетний…
I. «Я был двадцатиоднолетний…»
Я был двадцатиоднолетний
у моря ракушек искал
и с мокрой горячей шеи
поток на камни стекал
уже залезало солнце
и в берег сильнейше стучало
хоть тихим было начало
но моря характер устал.
Я был двадцатиоднолетний
и был счастливее, чем счас
Давно