– У моей жены начальственные замашки есть, но на мне это не сказывается, – Дмитрий радостно засмеялся. Он был счастлив всегда, когда вспоминал про жену. – Слушай, Вань, а может, и не хуже, что наши фифы обе в отъезде. Давай я до пятницы в Солнечный смотаюсь, поговорю там с местными жителями, родню Попова найду. Глядишь, и появится зацепка какая-нибудь интересная. Будет о чем с госпожами из «ЭльНора» беседовать.

– А что, идея богатая. – Бунин потянулся худощавым, но крепким телом, встал из-за стола. – И впрямь, поезжай, Димка. Все следы с места преступления ведут именно в Солнечный. Что-то там произошло такое, из-за чего пришлось убить гражданина Попова. Давай попробуем выяснить, что именно. И что скрывают дамы Бутакова и Бжезинская, не опознавшие труп.

* * *

Наши дни

Элла

Москва встретила ее дождем. Влажные, словно умытые улицы ясно улыбались Элле, бредущей с вокзала пешком. Отчего-то ей захотелось пройтись, остаться с утренней, «домашней» еще Москвой один на один, как частенько бывало в молодости. Как же Элла любила этот город, свой, родной, привычный, несмотря на то что уже прошло более двадцати лет с той поры, как она уехала отсюда по распределению.

Все эти годы, суматошные, сложные, счастливые и не очень, она никогда не думала о том, что ей бы хотелось сюда вернуться, несмотря на то что московская квартира, в которой жила мама, у нее была. В «жирные» годы «ЭльНора» она была куплена, отремонтирована и обставлена.

Но семья, бизнес, настоящее и будущее Эллы жило в двухстах пятидесяти километрах от столицы. Она частенько ездила в Москву, чтобы сходить в театр, в том числе на до сих пор обожаемый ею балет, пройтись по магазинам, посетить модный вернисаж или просто погулять по старому центру, где на нее всегда снисходило спокойствие. В Старой Москве ей думалось легче всего.

Для всего этого не нужно было жить в Москве. Элле даже уютнее было в провинции с ее неспешным размеренным ритмом жизни и никуда не торопящимися людьми. Удивительно было возникшее у нее сейчас чувство. Она вдруг в одночасье осознала, что хочет снова стать москвичкой, окунуться в повседневную суматошную круговерть, когда-то бывшую для нее нормой, но основательно подзабытую.

«Я буду снова тут жить», – загадала она, не думая, как это возможно при ее нынешней непростой жизни, и пошла дальше, вдыхая прохладный, влажный воздух, будто пила живую воду.

Визит к врачу был запланирован на девять утра, поэтому домой, к маме она не поехала. Дошла пешком до Чистых прудов, позавтракала в уютной маленькой кафешке, с неожиданным в последнее время удовольствием съела сырники с маком и выпила две чашки кофе. Вкупе с утренней Москвой кофе вселило в нее нечастую теперь уверенность, что все обязательно будет хорошо.

К доктору Семенову она поехала на такси и, стоя в утренних пробках, рассматривала знакомые улицы, словно открывала их для себя заново. Это чувство нового знакомства с Москвой было колким, бодрящим, незнакомым, но отчего-то приятным. Клиника профессора Семенова располагалась тоже в центре, и Элла с удивлением, но не без удовольствия рассматривала трехэтажный старинный особнячок, отреставрированный качественно и без малейшего намека на пошлость.

Внутри все было бело, чисто, практически стерильно. Казалось, что здесь даже воздух звенит. Современный, до мелочей продуманный ресепшен, вежливые улыбчивые девушки в медицинских бело-сиреневых брючных костюмах, забранные в строгие прически волосы, минимум косметики, отсутствие колец на руках и прочих украшений за исключением скромных сережек-гвоздиков в ушах Элла оценила по достоинству. Строгую сдержанность и соответствие обстоятельствам она уважала.

Сергей предупреждал, что практика профессора Семенова очень обширна, поэтому Элла была готова к долгому ожиданию и, чтобы оно не было томительным, взяла с собой новый, недавно купленный детектив. Но ровно в девять утра ее пригласили в кабинет, и, не успев удивиться пунктуальности медицинского светила, она захлопнула непригодившуюся книжку и перешагнула порог, за которым должна была решиться ее судьба.

Элла не могла не думать о том, что, возможно, умирает. То, что ее недомогание вызвано болезнью, она даже не сомневалась. Так плохо она себя раньше никогда не чувствовала, и списывать участившиеся приступы дурноты, головокружение и ночную потливость на нервы больше не могла. Обманывать себя было не в ее привычках. Пугало только то, что в случае болезни надеяться она могла только на маму. А та уже немолода, и о ней самой нужно заботиться. Конечно, деньги решают все, и в случае необходимости можно было бы нанять сиделку или устроиться в хороший хоспис, но их сейчас тоже не было.

Именно с такими мыслями Элла и предстала пред светлые очи Витольда Семенова. Увидев ее, грустную, с печальными глазами, он удивленно вскинул брови.

– Что с вами, отчего на лице мировая скорбь?

– От неизвестности, – призналась Элла и внимательно посмотрела на доктора, которому вверяла свое здоровье.

Семенов оказался высоким плечистым мужчиной с легкой проседью в густых волосах и внимательными серыми глазами. Пожалуй, красивым. Да, совершенно точно, красивым и каким-то надежным, что ли.

«За таким, наверное, как за каменной стеной, – неожиданно подумала Элла, невольно сравнивая стоящего перед ней врача со своим мужем, видимо, окончательно и бесповоротно перешедшим в категорию «бывший». Такой не будет сидеть и ждать, пока жена заработает на жизнь, сделает ремонт, обустроит быт и купит путевки в Ниццу. Он, наверное, сам привык командовать, и управлять, и принимать решения, цена которых – человеческая жизнь».

На глаза у нее навернулись неожиданные слезы. Они теперь вообще все время были близко, хотя особой плаксивостью она никогда не отличалась.

– Ну-ну, мне кажется, что плакать пока не от чего, – Семенов мягко взял ее под локоть и провел от двери к своему столу, перед которым стояло удобное кресло для пациентов. – Давайте знакомиться. Меня зовут Витольд Михайлович, а вас?

– Элла, – она легко вздохнула, выговаривая ставшее привычным имя, казавшееся в юности ей таким холодным и тяжелым.

– Элла? – он, казалось, удивился. – Извините, но ваше имя вам не идет.

– Я знаю, – она вздохнула, все еще борясь с подступающими слезами. – Вообще-то меня зовут Элеонора, для домашних Эля. Но мою институтскую подругу звали точно так же, поэтому для ясности и удобства мы разделили наши имена. Я стала Эллой, она Норой. Хотя дома я так и осталась Элей, конечно.

– Нора… Как у Ибсена. Красиво, конечно, но как-то неприступно. Не по-домашнему. Эля гораздо лучше. Разрешите я буду звать вас Элей?

– Конечно, – она улыбнулась. – Вы вообще можете звать меня, как хотите. Я сопротивляться не буду, особенно если вы меня вылечите.

– Разумеется, вылечу. – Он снова улыбнулся, веселые лучики морщинок побежали от углов глаз к вискам, будто пытаясь спрятаться в седых, соль с перцем, волосах. Серые глаза смотрели внимательно и сочувствующе, и Элла вдруг поняла, что тонет в них. Снова закружилась голова, но это головокружение было не болезненным и одуряющим, а отчего-то приятным. – Вы не похожи на смертельно больную, утешу вас сразу. У вас какие-то неполадки со здоровьем, но мы все поправим, я вас уверяю. Итак, Эля, расскажите, на что вы жалуетесь?