Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Извини, что сегодня тебе придется спать здесь. – Я покусываю нижнюю губу.
Это настоящая дыра. И дело не в том, что дом маленький и ветхий, а в том, что он грязный и замусоренный. Как будто здесь давно никто не живет. Каждый угол в комнате оплетает паутина. Несмотря на уличный холод, я все равно приоткрываю окно, чтобы выветрить затхлый запах от кучи оставленных гнить коробок еды.
– Все нормально. – Кэллам пытается говорить спокойно и сдержанно, но я-то знаю, что он приплачивает уборщицам, чтобы те каждый день приходили в его пентхаус на Манхэттене и вычищали все до блеска. – Старомодно и мило. Самое главное, что есть крыша над головой. И те, кто рядом с тобой под этой крышей. Ты здесь. Большего мне и не надо.
Следующие двадцать минут мы изучаем дом. Начинаем с кухни, где находим источник тошнотворной вони – оставленный под раковиной мусорный пакет, над которым летает рой мух. Мне из принципа не хочется вычищать этот свинарник, но и подступающая рвота тоже не радует, поэтому пакет я выбрасываю.
Я иду по узкому коридору. В хозяйской спальне, где раньше, до того, как сюда въехала Кэтлин, спала мать Мэла, стоит одна неприбранная двуспальная кровать. Подушки подозрительно грязно-желтого цвета, а одеяло давно пора постирать. Перехожу в ванную, которая тоже видала лучшие дни, а потом в бывшую комнату Мэла и, полагаю, в гостевую комнату для нас. Здесь одна-единственная кровать и небольшой шкаф. Я поворачиваюсь к Кэлламу, но он только ухмыляется:
– Чем меньше места, тем больше объятий. Не самое плохое воскресенье.
Мне стоило бы любить этого мужчину.
Стоило.
И сейчас я чертовски близка к этому иллюзорному чувству.
– Ты тут вообще ни при чем, – добавляет он. – И не смей извиняться.
Мы бредем по коридору в последнюю комнату, но она заперта. Наверное, это студия, о которой говорил Райнер. Тогда понятно, почему на двери засов, замок и табличка «Не входить».
Кэллам сразу же переходит к делу и катит мой чемодан в нашу комнату, а я открываю ржавую дверь во двор, чтобы взглянуть на овец и коров.
Овец нет.
И коров тоже.
Здесь вообще… больше ничего нет.
Я делаю шаг вперед, и под ботинком что-то хрустит. Опускаю глаза и, нахмурившись, поднимаю сережку. Только одну. Наверное, это Кэтлин обронила. Сережка с розовым бриллиантом в форме капли. Похож на фальшивый, как и она сама. Может, у них туго с деньгами. Иначе непонятно, зачем Мэл взял эту халтуру. Я поднимаю взгляд и смотрю на зеленые холмы.
За спиной шелестит голос:
– Взлом и проникновение в Ирландии противозаконны.
От неожиданности я подскакиваю и поворачиваюсь. Мэл стоит на пороге, прислонившись к дверному косяку и засунув руки в передние карманы выбеленных джинсов. Ноги, обутые в ботинки, скрещены. Его красота секунд на пять застает меня врасплох, но я принимаю невозмутимый вид.
– Славная лачуга.
Оттолкнувшись от косяка, он спускается по двум ступенькам во двор и подходит ко мне.
– Захламил специально для тебя.
– И предположу, что Кэтлин с удовольствием подсобила. Лишь бы только я чувствовала себя незваным гостем.
Мэл весело улыбается и повязывает на лбу красную бандану, как будто к чему-то готовится. Он опять напоминает мне прежнего Мэла – неугомонного и ребячливого парня, перед которым невозможно было устоять.
– Кстати, где она? – оглядываюсь я.
Хочется уже поскорее пережить это моральное унижение при виде их вместе как пары и снова свободно дышать.
– В Дублине.
– И когда собирается почтить нас своим присутствием?
Мэл присвистывает, а потом издает мрачный смешок. Ну разумеется, Кэтлин как никогда вовремя самоустранилась. Не понимаю, почему она затаилась. Моя сводная сестра из той породы женщин, что с гордостью, как на собачьей выставке, будет хвастаться своим чудесным мужем. Думаю, Мэл не собирается отвечать на мой вопрос.
Я обвожу руками опустевший двор.
– Где скот?
– Продал.
– Отец Доэрти? Как он поживает?
Мэл садится на корточки и стряхивает с ботинка ошметок грязи.
– Жив-здоров.
– Как твоя мать?
Он перестает возиться с ботинками, поднимает глаза и смотрит на меня так, словно я перестала говорить по-английски.
– Я не кусок мяса, Аврора, – сердится он.
– Тебе нужно открыть студию. Я хочу сделать несколько снимков до приезда Ричардса.
– Здесь нет студии, – отвечает Мэл, внимательно наблюдая за моей реакцией.
Тогда что это за треклятая комната? Но, разумеется, не спрашиваю.
– Тогда как ты собираешься записывать песни?
– Мы не будем их записывать. Я просто буду их сочинять.
– Райнер соврал, – бормочу себе под нос.
И чему я удивляюсь? Я бы не доверилась спросить у этого мужчины время в комнате, полной часов.
Мэл пожимает плечами.
– Тебе правда стоит прибраться в доме. Ричардс ни за что не станет жить в таких условиях. Он привык к красоте и уюту.
– Как и ты, принцесса.
Так и тянет спросить, что это, черт возьми, значит, но мне должно быть все равно. Я не сделала ничего дурного. Я уважала наш договор, несколько лет ждала его и пыталась жить дальше. Чего он ожидал? Что я буду сидеть и ждать, когда вмешается судьба, а он в это время женился на моей сестре?
Мрачно хохотнув, Мэл качает головой, видимо приняв мое молчание за признание. Он поворачивается и идет в дом, оставляя меня на улице.
В голове не укладывается, что после того, как мы пошли каждый своей дорожкой, я еще долго чувствовала ладошкой ритм его сердца.
А сейчас я готова вырвать его из груди Мэла, чтобы посмотреть, бьется ли оно еще.
Есть ли оно там вообще.
И не почернело ли, как предупреждала меня мать.
Мэл
Когда я возвращаюсь в дом, Пижон Авроры встает с дивана и протягивает мне руку, одарив заискивающей банкирской улыбкой.
Я неторопливо фланирую мимо него к себе в комнату и хлопаю дверью. Бросаюсь на грязную кровать и пялюсь в потолок, не обращая внимания на вибрирующий телефон.
Может, это один из привычных звонков.
Может, это мой агент.
Может, Ричардс.
Может, Райнер.
Не знаю, мне плевать.
Аврора, Аврора, Аврора. Что же мне делать с тобой, Аврора?
Трахать тебя я не буду. Пока. Ты еще не готова, да и вообще стоит для начала разобраться с твоим парнем. Завтра он уезжает. Я знаю, потому что прочел письмо, отправленное неграмотной помощницей Райнера, хотя, разумеется, на него не ответил.
Возможно, стоит просветить тебя, как сильно ты разрушила мою жизнь?
Нет. Еще слишком рано.
Объяснить, как восемь лет назад
