сейчас напоминают мойр – наблюдают коровы. С улицы доносится стук колес двуколки и лошадиное ржание. Вдова встает, поднимается и гостья, вцепившаяся мертвой хваткой в корзинку, прикрытую тряпицей. Лампа коптит, огонек колеблется. Она выходит во двор, навстречу сыну. Он бросает распрягать, крошечная старушка заговаривает с ним, протягивает корзину с прощальными подарками – рубашкой, куском сухой колбасы и несколькими банкнотами. Марсель берется за ручку, а она гладит его по щеке.

– Не питай иллюзий, малышка, – шипит фермерша в спину Элеоноре. – Он не вернется. Окажется на передовой и пойдет в бой вместе с другими новобранцами.

Элеонора не реагирует.

– Думаешь, я не замечаю, что ты крутишься вокруг него, как течная сука? – продолжает мать.

В комнату входит Марсель.

– Отвезу мамашу, – сообщает он дрогнувшим голосом. Вдова не удостаивает его ответом.

– Ладно… – произносит Марсель и отворачивается.

Элеонора догоняет его во дворе, хватает за локоть, говорит – нет, приказывает:

– Ты вернешься…

– Я не успею закончить жатву, – невпопад отвечает Марсель.

– Ты будешь писать?

– Конечно… – растерянно произносит он. – Обязательно.

Марсель опускает глаза на руку Элеоноры, смотрит на стоящую в дверях вдову, черную и суровую, как сарыч[32], готовый кинуться на добычу, потом переводит взгляд на свою хрупкую жалкую мать, ждущую рядом с двуколкой.

Отправление резервистов в Гасконский и 288-й пехотный полки проходит в обстановке всеобщего возбуждения и соперничества. Разве не должны они радоваться, что переживают исключительный момент, нечто такое, что изменит их заурядные жизни? Каждый день кто-то собирает вещи – две фланелевые рубашки, две пары кальсон, два носовых платка, две майки, свитер или пуловер, две пары шерстяных носков, фланелевый кушак, шерстяные перчатки и шерстяное одеяло – стоимость «солдатского приданого» будет немедленно возмещена по прибытии к месту назначения. Нехитрые пожитки кладут на телегу, которой правит отец или дед. Иногда их сопровождают сыновья, двое или трое. Они машут сестре, матери, любовнице, рыдающим на площади Пюи-Ларока. Односельчане приветствуют уходящих, ребятишки и собаки бегут следом, дети вопят, а псы лают, пока не устанут. И тогда на округу снисходит тишина – неизменная и равнодушная, только истошно кричат сороки и извечные птицы войны – вороны. По полю скачет заяц, в воздухе разливается аромат резеды, и доблестные сердца патриотов сжимаются от тоски. Они касаются друг друга плечами, коленями, локтями, и тактильный контакт успокаивает.

Жизнь в Пюи-Лароке замерла в недоумении. Мужчины уходят, исчезают из пейзажа, материальное ощущение пустоты рождает новые суеверия. Никто не смеет занять кресла, в которых они отдыхали, вернувшись с полей. Стол, вопреки здравому смыслу, накрывают по-прежнему – будто они дома, – чтобы отвести от отсутствующих несчастье. Проходя мимо закрытой двери кузницы (хозяин ушел на войну), люди крестятся, как на святилище. Одежда призванных, сохранившая, пусть и ненадолго, их запах, висит на стуле, а иногда лежит на кровати, как саван, и женщина засыпает, уткнувшись в нее лицом. Под навесом куры устраиваются на ночлег на механической косилке. Летучие мыши укрывают своих малышей сухими крыльями, их хрупкие силуэты качаются в тепле чердака. Скрипят ветки орешника, сорокопут[33] накалывает на шип боярышника добычу – тушку землеройки с серебристым животом. На исходе дня матери выходят на ступени крыльца и кричат, зазывая детей домой. Теплый ветер доносит издалека рев осиротевшего осла, запахи едкого дыма и супа, крик ребенка.

Печальный бесполезно-ничейный старик бродит по полям, тыкает палкой в обочину, вспугивает фазаньих курочек, которые прячутся в канавах и зарослях пыльного кустарника.

В первые после ухода солдат ночи по темным дорогам «плывут» огоньки. Женщины, вынырнувшие из беспокойного сна, щупают ладонью холодную постель, поднимаются, зажигают лампы и выходят на улицу – проверить, закрыты ли ворота хлева на щеколду и не исчезли ли вместе с мужчинами поля.

На смену хмурым вечерам под выжженными небесами неизбежно приходят нескончаемые утра. Крестьянки просыпаются, встают и одеваются в тот же час, когда это делали их мужья и сыновья. Они сами правят косы, вскидывают их на плечо и идут на поля. Косят, полют, вскапывают, проявляя вдвое больше стойкости и упорства, чем прежде. Женщины потеют и отхаркиваются в пыль – как мужчины, по-мужски толкают тачки, погоняют мулов и запрягают в телеги меринов. Они вяжут снопы и перекидывают солому. Засыпают в сумерках на простынях, которые штопают снова и снова, хотя глаза уже плохо видят игольное ушко.

Двадцатого августа, в день смерти папы Пия Х, у вдовы нет времени на «сантименты». Отсутствие мужчин сотворило иную реальность. Новые обязанности так утомительны, что женщины видят другую картину мира и других себя – свободных и ответственных. Пока это всего лишь ощущение, мимолетное неназываемое впечатление, рождающееся в ночи. Им снится возвращение мужчин с войны, вот только старый мир не возвращается, он исчез бесследно.

Они наблюдают за оставшимися в деревне стариками и подростками, поглядывают на горбуна, слепца, идиота, иногда чувствуют животное желание и забывают об уродстве и данных у алтаря обетах. Женщины соблазняют девственников, обрекают себя на быстрые свидания «без подготовки» в амбарах, кустах, на сеновале… Они задирают юбки и зорко следят за окрестностями, чтобы не попасться на глаза соседкам.

Оставшиеся без мужчин, они будут обнимать стариков, прижиматься к их дряблым обвисшим животам, работать руками и ртом, а потом прятать под бандажами растущие животы и рожать уродов в комнате без окон. Одни понадеются на зелье, которое избавит их от беременности, другие обратятся к «тем, кто умеет делать это». Немало и хранящих верность своим мужчинам, хотя даже фотографии остались не у всех. Коварная память изменит черты любимых людей, заставит их каждый день принимать иной облик. По воле настроения другими станут не только тела, но и характеры: пьяницы превратятся в бонвиванов, грубияны и драчуны – в страстных возлюбленных, скряги – в домовитых хозяев. Младшие услышат уважительные рассказы об отсутствующих отцах, братьях и дядьях, узнают, какие те храбрецы и сколько в них жертвенности. Война разъяла бездну, сместив понятия морали и здравого смысла. Обычные люди станут героями, убивая и умирая. Смерть всегда добавляет человеку достоинства, особенно если он встретил ее на фронте. Война оставит имена героев в Истории, даже если они исчезнут с мемориальной доски на кладбище в Пюи-Лароке. Существование павших сведется к одному-единственному, но возвышенному факту – он погиб как солдат.

Правительство, Государственный совет и Банк Франции переехали в Бордо. Газеты сообщают новости с фронта, и женщины постепенно свыкаются с возникшей пустотой. Вдова снова царит и правит на ферме. На следующий после расставания с Марселем день она отправила Элеонору печь