В лифте офиса Винокурова Турецкий уже созрел, чтобы подать рапорт о закрытии дела. Ему не хватало формального основания. И возможно, микроскопического дополнительного импульса. Ситуация получалась довольно неуклюжая. Записку Белов написал сам. Пистолет был его. Серьезные ученые его не воспринимали. Все, что было с другой стороны, — это фанатизм Колдина, участие Гордеева и общее сожаление об оборванной человеческой жизни. Оборванной при не совсем обычных обстоятельствах. Ну так и что же?

Турецкий вспомнил, как Ирина говорила про эти чертовы гаммы. Немного по другому поводу, но один в один. Винокуров прав. И пусть Кубасов — маразматик, это ничего не меняет.

В кармане подрагивал телефон. Названивал — посмотрел он — Смагин, но Турецкий отвечать не хотел, не желал срываться на нем, парень-то уж точно ни в чем не виноват, он-то как раз с самого начала дело закрывал.

В таком вот раздрае Александр Борисович сел в машину и позвонил Меркулову.

Секретарша сказала, что Константин Дмитриевич занят.

Раздались раскаты грома. Турецкий посмотрел на небо — оно стремительно темнело. Турецкий позвонил Меркулову по прямому телефону и, не церемонясь, сказал:

— Костя, скажи откровенно, почему ты решил поднять дело этого ученого заново?

— Белова имеешь в виду?

— Кого же еще?! Ты с ним, я надеюсь, на одной яхте не катался?

— Не катался. Я его никогда не видел и почти никогда о нем не слышал. Но… Раз ты звонишь с таким настроением, то, значит, уже, наверно, заметил, что там пятьдесят на пятьдесят?…

Турецкий молчал.

— Я прав? — уточнил Меркулов.

— Я бы сказал: пятьдесят тысяч на пятьдесят! Пятьдесят тысяч за то, что он застрелился самостоятельно.

— Вот как, значит. — В голосе Меркулова сквозило легкое удивление. Он немного помолчал.

— Я невовремя позвонил? — с сарказмом осведомился Турецкий.

— Ничего страшного, у меня совещание, но это не так важно, как сомнения следователя, ведущего расследование, в его целесообразности. Я просто обдумываю ответ. Сейчас я выйду в коридор…

— Тогда я подожду.

— Я уже обдумал и вот что тебе скажу. Допустим, профессор Белов покончил с собой. На твой взгляд, вероятность этого весьма велика. Белов основал собственную лабораторию и занимался какими-то странными научными, или псевдонаучными, изысканиями. Он был одинокий человек, и мы мало что о нем знаем. Кроме того, что он, вероятно, покончил с собой. Он оставил записку, в которой говорит, что время его пришло и что-то в таком роде, иначе говоря, никого не обвиняет. В то же самое время его соратники утверждают, что он был полон планов, что без него они не понимают, что делать, что он не оставил никакого научного и творческого завещания…

— Что-то я не помню, чтоб они так говорили.

— Имеют в виду этот факт. Еще раз. Допустим, Белов застрелился. Теперь, Александр, ответь мне на вопрос. Есть вероятность, что его вынудили это сделать? Подвели к этому роковому шагу?

Турецкому ничего не оставалось, как ответить утвердительно.

— И ты считаешь, что прокуратура (любая — районная, генеральная) должна оставаться в стороне от этого? Наш с тобой долг разобраться в ситуации. Возможно, на кону окажутся и другие человеческие жизни. Я ответил на твой вопрос?

Турецкий снова ответил утвердительно.

— Наш разговор еще не закончен, — сказал Меркулов. — И это вообще не разговор. Приезжай на работу. Через пару часов я освобожусь. И попытаюсь тебя понять. Или уволить.

Турецкому показалось, что он ослышался, но в трубке уже были короткие гудки.

Однажды Турецкий видел, как профессионал-переговорщик убалтывал самоубийцу не прыгать с крыши. Видел, но не слышал — было очень высоко. Что он ему говорил, поэтому осталось неизвестным. Но вдруг они почему-то там сцепились и стали драться. Невероятная вещь! Профессионал-переговорщик стал драться с человеком, которого должен был любой ценой оттащить от края пропасти, в том конкретном случае от края жизни. Закончилось все тем, что упали оба и разбились насмерть. Вот такая история. Турецкий был настолько шокирован увиденным, что не сдержался, изменил своим принципам и рассказал все дома жене. Оказалось, не прогадал. Ирина тогда уже начала заниматься своей психологией, и вот она-то как раз и дала единственно возможное объяснение происшедшему. Переговорщик, предположила Ирина, пытался любой ценой изменить форму агрессии своего «клиента». Ведь попытка самоубийства — это тоже форма агрессии. Он пытался вмешаться, пытался изменить вектор. Но что-то не получилось…

Что-то не получилось. Почему Турецкий сейчас вспомнил эту кошмарную историю? Внятного ответа у него не было… Разве всегда бывают внятные объяснения ассоциациям? Парню, который разбился на его глазах, было едва ли двадцать. Переговорщик был лет на десять старше. Профессору Белову было под пятьдесят, но что это меняет? Ценность человеческой жизни никак не девальвируется с возрастом.

Мобильный телефон снова ожил. Ответить, что ли, наконец?

Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Смагин или Меркулов?… Он посмотрел на дисплей мобильника и улыбнулся — на сей раз звонила Ирка.

— Саш, у нас хлеба нет, а я выходить больше не хочу. Купи армянский лаваш, а я курицу испеку. Ага?

— Ага-то ага, только некогда мне. Попроси Нинку сбегать. Ей полезно.

— Ее дома нет.

— Меня вообще-то тоже нет, — напомнил Турецкий.

— Ты — другое дело. Ты взрослый, ответственный человек. Местами.

Турецкий буквально видел, как Ирина улыбается.

— Вот именно что местами. — Он сделал усилие и хохотнул. — А другими местами я могу забыть про твой хлеб. Ладно, куплю. До вечера.

— А чем ты так занят?

— Еду на встречу с Реддвеем.

— Ой, с Питером?! Привет ему огромный…

Ему пришлось остановить машину, потому что отчаянно махал гибэдэдэшник.

Подошел грузный лейтенант и, совершенно не обращая внимания на козырные номера черной «Волги», сказал:

— Что же это вы себе позволяете, уважаемый? Совсем стыд потеряли?

Турецкий устало потер глаза. Сейчас он покажет служебное удостоверение, и его отпустят. Но в чем все же дело? Превысил скорость? Залез не в свой ряд? Проехал кирпич?

Гибэдэдэшник, глядя на его недоуменный вид, легонько постучал по дверце, и Турецкий с ужасом вспомнил, что совсем забыл про эту идиотическую надпись: «Пацаны, это не мент, это реально нормальный мужик!»

Ведь он так с ней позорно и удрал из Дедешина, а потом и из Лемежа. И значит, ездил по Москве и у Винокурова на стоянке парковался…

Турецкий вздохнул с раскаянием:

— Слушайте, лейтенант, у вас найдется какой-нибудь растворитель? Поможете снять эту дрянь?