Но главный сюрприз был еще впереди. К самолету бодро подъехала та же самая серебристая машина, из нее вылез все тот же серо-стальной мужчина и энергично полез вверх по трапу, таща за собой мою сумку. Прежнего лоска в мужчине уже не было. Пиджак его перекосился, волосы были встрепаны, на лбу выступила испарина. Глядя на него такого, тащащего мою сумку вверх по ступенькам, я вдруг поняла, как тяжелы мои пресс-материалы и как тяжела она, должна быть, моя жизнь… Опечаленная, стояла я в проеме двери и смотрела на Борю.

Добравшись до середины трапа, Боря взглянул наверх и увидел меня. И остановился как громом пораженный. Незамедлительно и очень ласково я улыбнулась ему. В истошном визге турбин его рот открылся и беззвучно произнес: «Опять вы?!»

«Да, – кивнула я ему с королевской улыбкой, – это опять я».

И на сероглазого я в тот день, похоже, произвела незабываемое впечатление. Когда, потрясенный, он дополз до конца трапа и передал мне сумку, я схватила ее, поставила на пол и бросилась Борю целовать. Я пообещала даже выйти за него замуж. Целовала я его с большим чувством, так что экипажу потребовалось еще несколько минут, чтобы Борю из самолета выгнать.

Взлетали мы как бы впопыхах. Я бы сказала – неопрятно взлетали.

Угнездившись рядом с мирно спящим главным редактором в соседнем кресле, я почувствовала, что мне надо срочно с кем-нибудь поделиться. Немудрено: героем дня я была только для экипажа, все действо разворачивалось у центрального люка, без свидетелей. На взлете главред открыл глаза и, обернувшись ко мне, сонно спросил: «Что, садимся?»

– Нет, Алеша, – ответила я, – взлетаем.

Медленно подняв брови вверх, он посмотрел на часы:

– А что это нас так задержали?

Я молчала и думала, стоит ли ему говорить или нет. По здравому размышлению решила, что не стоит, но в этот момент к нам подошел пресловутый старший стюард.

– Джада, – как можно задушевнее обратился он ко мне, – капитан просит передать вам, что вы настоящий пассажир-террорист.

Я сжалась, предчувствуя, что отныне и навсегда в «Аэрофлоте» мне пропишут волчий паспорт. Не летать мне больше русскими самолетами, подумала я.

Главред между тем изумленно воззрился сначала на стюарда, потом на меня.

– А потому, – торжественно продолжил стюард, – мы премируем вас отдельной бутылочкой коньяку.

И протянул мне маленькую бутылку с жидкостью чайного цвета. Вот они, особенности национальных перелетов, особенности национальных характеров! Никому и никогда в этом мире, кроме русских, не понять, за что он награждал меня коньяком!

Я приняла бутылочку, неожиданно для себя прослезившись. Наверное, у меня сдали нервы после всего случившегося. Левым локтем я чувствовала, что изумление главного редактора все возрастает. Он хотел что-то спросить, но стюард перебил его, многозначительно добавив:

– Давненько у нас таких пассажиров не было.

Когда он ушел, главный редактор развернулся ко мне всем корпусом, сел на краешек кресла и раздельно спросил:

– Джада, что случилось?

Сон, как видно, покинул его окончательно.

– Я стала ви-ай-пи, – скромно ответила я, открывая бутылочку, – не видишь, что ли? Меня теперь к самолету подвозят отдельно и коньяк дарят.

Главред лихорадочно соображал, сопоставляя факты.

– А террорист при чем? – спросил тогда он.

– Да ни при чем, Леша, – ответила я, – террор тут совершенно ни при чем, все получилось случайно. Коньяк будешь?

– Нет.

– Ну тогда спи, Леша, – сказала ему я, – спи. Ты ж вчера поздно лег, не выспался.

Накануне вечером главреду было скучно, и он пришел ко мне пить виски и разговаривать. Так он и пил его до трех ночи, ведя заумные речи, пока я, сидя посреди номера на полу, из последних сил разбирала гору пресс-материалов.

Помедлив чуть-чуть, главред начал устраиваться обратно спать. Я налила себе коньячку и приготовилась попереживать молчком и в одиночестве. Где главреду понять, что такое усталость металла плюс магия мужских ароматов? Вот Ива, она бы точно поняла. А главред не понял бы.

Истории, которые мы рассказываем, необязательно повседневны. У каждой из нас есть своя, главная история. Их мы узнаем очень не сразу после знакомства и как бы тайком, ибо истории эти слишком серьезны, чтобы рассказывать их прилюдно.

Вот, например, любимица Лимфорда Кристи. Первая часть ее жизни была как настоящий роман Даниэлы Стил: она вышла замуж за принца на белом «феррари» и года два-три была очень счастлива.

– Джа-да, – говорила она мне как-то, поникнув светло-рыжей головой в алкогольном угаре, – ты не представляешь, какой у нас был в Баден-Бадене дом! Такой красивый, знаешь. Во внутреннем дворе росли огромные кедры, а по веткам прыгали ручные белки.

Ручные белки было первое, что увидел их ребенок. Он родился там же, в Баден-Бадене. (На бис неоднократно исполняется рыжей моделью сага о родах в престижной немецкой клинике. Это нечто.) И вроде все у них там было хорошо. А потом ее муж слетел с автобана, едучи поздно вечером с работы домой, пролетел кувырком в «мерседесе» сто пятьдесят метров и… Слава марке «Mersedes»! Муж остался жив, потому что был пристегнут. «Mersedes» спасательная бригада потом подмела в совок, но хозяина он спас. В голове у мужа с того момента произошел сдвиг, и он, что называется, ушел в астрал, и не то что бизнес не вел, а как бы и участия в жизни особенного не принимал. Говорил, что понял, в чем смысл бытия. Уверял, что точно не в деньгах.

Красивая жизнь в стиле Даниэлы Стил, естественно, пошла на убыль. Когда кончились деньги, они вернулись в Москву, в изначальную трехкомнатную квартиру в Чертаново. Моя рыжая приятельница пошла работать, но уже не на подиум, а переводчицей – благо что, живя в Европе, она даром времени не теряла и выучила два языка. Муж начал ее безумно ревновать – к работе, к тем мужчинам, которые на работе были, к деньгам, которые она зарабатывала.

«А что мне было делать, Джада? – спрашивала она меня несколько раздраженно. – Если б я не работала, нам бы жрать было нечего. У нас ведь ребенок!»

Муж вскоре нашел себе новое занятие: стал ходить за ней по всей квартире и выключать свет в целях экономии. Еще он непрестанно гундел, что она тратит слишком много денег на авиабилеты, что навещать общих друзей в Европе им уже не по карману. (Так же как и я, моя подруга начала тогда много летать.) Еще через какое-то время ее муж обрел себя в медитации и стал презирать ее за то, что она не занимается духовными поисками.

«Ты низкая, приземленная женщина, – говорил он ей, – холуйка! Мог ли я предполагать, когда женился на тебе, что ты превратишься в такое?!»

Статус холуйки она приобрела, когда однажды взяла какую-то работу на дом.