Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слегка задуревшая, я пошла оттуда на встречу с подругой – давно оговоренную и условленную встречу, – так что Туз с Рябиной не смогли меня остановить. Они долго со мной прощались, они не хотели меня отпускать и напоследок взяли с меня слово, что, как только встреча закончится, я им позвоню. Я обещала.
– А я прыг в коробчонку свою – и примчался, – говорил мне Туз, провожая меня, – заберу тебя, и мы куда-нить поедем, а? Капустки твоей любимой покушаем.
Коробчонкой Туз называл свой немолодой «Gelentvagen». Я улыбнулась, взглянув на долговязого Туза на прощание, я надела имиджевые очки и пошла прочь от него по оживленной солнечной улице.
Моя блистательная подруга уже ждала меня в кафе. Она только что вернулась с Ближнего Востока от нового любовника. Мы не виделись столько же – три месяца, и нам было о чем поговорить. Но когда она, упоенная счастьем, начала петь песни про свой новый роман, я поняла, что не могу ее слушать. Ухитрившись вставить реплику про свое не очень хорошее самочувствие и выпитую водку, я услышала в ответ: «Да ты больше придуриваешься». Я удивилась. Я, сконцентрировавшись, посмотрела на нее. Они сидела напротив меня загорелая, холеная, любимая одновременно тремя мужчинами (двумя здесь и одним там), неуклонно-успешно делающая карьеру и неуклонно-успешно совершенствующая сексуальные навыки. Она была для меня как соседняя солнечная система: великолепная, пример гармонии и образец для подражания, но абсолютно недосягаемая.
А я была одинока, и надо мной светила черная звезда, и мой караван погибал нынче в пустыне. И до сих пор я не знала, почему он погибает: потому ли, что помощь опаздывает, или потому, что не выслана изначально. И по ночам не слезы, но волны страха захлестывали теперь меня.
Извинившись, я поднялась из-за столика кафе, к ее изумлению. Я поняла, что мне нечего здесь делать. Мы встретимся потом и потом поговорим, когда все будет по-другому.
Выйдя из кафе, я достала мобильный и побрела по улице, ища номер Туза в телефонной книжке, Свет был уже не такой яркий, как днем, солнце склонялось к закату. В этот момент Туз позвонил мне сам.
– Ну где ты?
Я сказала где и села на парапет ждать, когда он приедет. Силы оставили меня окончательно. Они приехали вдвоем, с преувеличенно обыденным видом внесли мое исхудавшее тельце на заднее сиденье машины, и мы поехали кушать капустку. По дороге на заднем сиденье у меня случилась истерика. Я рыдала так, что щека моя прилипла к кожаной обивке. С передних сидений не подавалось ни звука, ни реплики, но зато вовремя подавались бумажные платки.
За капусткой, в одной из самых вкусных китайских рестораций Москвы, я все им рассказала. Что ночи мои стали длиннее, а дни короче, что я не знаю, что мне делать, что я боюсь. Они слушали молча и не знати, что мне сказать. Они только начали предлагать что-то делать – переехать к Тузу, набить морду объекту моей страсти, уйти с работы, выйти замуж за Васю («Он все еще любит тебя»), поехать отдохнуть. Сулили денег. Словом, не получилось разговора, как я и думала. В определенный момент я увидела, что они встали в смысловой тупик и им неловко.
Но, странное дело, когда я вышла из ресторана и вдохнула вечерний воздух Москвы, я поняла, что болезнь моя отступила. Что завтра будет лучше. Посмотрев на небо, я увидела там множество ярких звезд, и среди них не было ни одной черной.
В свою очередь, поняв, непостижимым образом почувствовав, что мне лучше, ребята засуетились, приободрились и, подхватив меня под белы ручки, понесли на Каменный мост, смотреть вечернюю Москву, рубиновые звезды Кремля.
В течение уже многих лет, во время наших застолий я обязательно поднимаю отдельный тост за то, что в тот самый вечер мои друзья, Туз и Рябинин, были рядом со мной. Впрочем, сами они от своих заслуг открещиваются: Туз считает, что помогла капустка, Рябина говорит, что мы просто выбрали тогда правильную настойку, она-то и спасла.