– Конечно, вы правы, – тут же согласилась она. – Мужчины разбираются в таких вещах. Боюсь, что нас, несведущих женщин, отвлекают вещи попроще.

Джон вымученно улыбнулся. Ему было трудно сосредоточиться на Афине, поскольку он прислушивался к тому, что говорили Джина и Бенедикт, и все же он заставил себя не думать о них и подошел вместе с Афиной к ручью.

– Вы хорошо знали мисс Уилтон в школе? – спросил он, срывая цветок и передавая ей.

Она приняла его с благодарной улыбкой.

– О, то недолгое время, пока она там училась, мы были лучшими подругами. У нас с ней много общего. Мы обе единственные дети в семье, и обе были довольно замкнуты.

– Замкнуты? Это почему же?

– Большинство остальных девочек были из титулованных семей, а наши отцы вкладывали в железную дорогу, поэтому на нас они смотрели свысока, как на дочерей дельцов.

– В железную дорогу? – повторил Джон.

Все знали, что развивающаяся железная дорога могла приносить нешуточные доходы, благодаря чему и появлялись такие девушки, как Афина, которые титулов не имели, зато имели достаточно денег, чтобы купить хоть дюжину.

– Железная дорога, – снова сказал он. – А я думал, ее отец строитель.

– Наверное, можно и так сказать, – задумчиво согласилась Афина. – Кажется, он начинал с малого, но сейчас владеет огромной фирмой и заработал столько денег, что смог вложить в железную дорогу, которая принесла ему еще большие доходы. Поговаривают даже, что он миллионер.

– Что? – воскликнул Джон, но негромко. Можно было надеяться, что Афина его не услышала.

То, что он только что узнал, ужаснуло его. Джина была единственным ребенком сказочно богатого человека. Она была наследницей огромного состояния. Но вместо себя она подсунула ему другую богатую девушку.

Более доходчиво дать понять, что он ее не интересует, она не могла.

Он вспомнил ощущение, которое испытал, когда снимал ее с лошади, – головокружительный восторг, как будто он держал в руках что-то волшебное.

Она могла превратить то мгновение в поцелуй, достаточно было взгляда, улыбки. Но он не почувствовал никакого приглашения к продолжению.

И причина была очевидна, в отчаянии подумал он. Его общипали, связали лапки и как жареную индейку подали другой женщине.

Последующие дни замок гудел. Джина устроила тщательную инспекцию всех без исключения комнат. Ее неизменно сопровождали Соня и Имельда, которые, став чем-то вроде адъютантов при ней, записывали все ее идеи и убегали передавать их кому следует.

Джон почувствовал потребность вмешаться.

– Джина, вы в моем доме гость. Я не могу позволить вам выполнять обязанности экономки.

Она серьезно задумалась.

– Хорошо. Я передам работу кому скажете. Скажите кому.

Джон задумался. В замке не было никого, подобно Джине, наделенного организаторскими способностями, кроме, разве что, Фараона, но тот и так был занят.

В эти дни Джону было трудно с нею разговаривать. То, что она, как выяснилось, с самого начала отвергла его как возможного мужа, стало ударом по его самолюбию, хоть он и скрывал, что все знает.

Поначалу он отказывался признавать, что задета не только его гордость, но когда Джон думал о радости, которую могла бы приносить их дружба, и о том, что еще могло быть между ними, его сердце наполнялось болью.

Сейчас ее общество было Джону особенно приятно, но ему приходилось выискивать поводы, чтобы обратиться к ней. К счастью, их совместная подготовка к балу давала для этого множество возможностей, но всегда он обращался к ней, а не она к нему.

Она перестала заниматься приглашениями. Эмброуз предложил возложить это на леди Эвелин, поскольку хозяйкой бала будет она, и Джина согласилась с радостью.

И вот приглашения разлетелись. Почти сразу посыпались ответы. Не отказал никто. Как и предсказывала Афина, весть о возвращении молодого герцога разлетелась по округе со сверхъестественной быстротой. Ни одна семья, имевшая на выданье дочь, хоть с титулом, хоть с деньгами, не хотела упустить свой шанс.

Засуетились и «заблудшие овцы», хотя Джон видел лишь немногих из них, потому что при его появлении они разбегались кто куда. Не то чтобы они его боялись, просто знали нового герцога еще недостаточно хорошо. Сейчас их главной задачей было навести порядок в картинной галерее, что, как и многое другое, проходило под руководством Фараона.

Джон как-то зашел проверить, как идет работа. Он медленно прошел по залу, водя внимательным взглядом по стенам и полу. Помещение выглядело лучше, чем раньше, но по-прежнему имело один заметный изъян.

– Вашу светлость что-то беспокоит? – спросил Фараон.

Джон остановился и кивнул на стены.

– Жаль, что дяде пришлось продать так много картин, – вздохнул он. – Теперь на стенах видно, где они висели. Я понимаю, гости должны увидеть, что замок бедствует, но все же…

Фараон сочувственно кивнул.

– Это дело чести, ваша светлость. Вы хотите, чтобы они это знали, но не видели.

– Совершенно верно. Можно что-нибудь сделать?

– Можем принести сюда картины из запасника. Покойный герцог прятал картины, которые ему не нравились.

– И я его не виню. Большинство из них мазня, но сейчас они могут пригодиться. Где они?

– На чердаке.

Они вместе поднялись на самый верхний этаж, где с фонарем в руках Фараон показал ему комнату, забитую картинами. Все они были обернуты коричневой бумагой и стояли прислоненными к стенам. Вместе они начали разворачивать их.

Как и говорил Джон, по большей части это были обычные бездушные поделки равнодушных художников.

– Мой дед считал себя большим знатоком, – сказал Джон, пытаясь не поморщиться от взгляда на особенно жуткий экземпляр.

– В самом деле, ваша светлость? – отозвался Фараон. – Большим знатоком?

Подчеркнуто невыразительный тон, которым он это произнес, говорил о его мнении по этому поводу лучше любых слов.

– Но на самом деле он совершенно не разбирался в искусстве. Он выбросил состояние на какие-то невразумительные картины, которые считал произведениями старых мастеров. Он покупал их, приносил домой, производил оценку и только тогда понимал свою ошибку. Но он был слишком упрям и не признавался в этом, поэтому картины все равно вывешивались на стены.

– Повесим их обратно на один вечер, ваша светлость?

– Да. Все лучше, чем голые стены. Выберете сами, какие повесить. Только не эту, – быстро добавил он, бросив взгляд на большое полотно.

Фараон осмотрел картину.

– Очень… живо, ваша светлость, – сказал он. – К сожалению, автор совершенно не умел изображать фигуры.