Василай и Вера сидели рядом и делали вид, что наслаждаются горячим чаем и созерцанием окрестностей. Весна была на редкость теплой, и они приоткрыли окно. Только одно, чтобы Маню не продуло. В парке дружно звенели отчаянные птичьи голоса.

Чугунная лестница ответила им чьими-то энергичными шагами. Сначала над полом показалась черноволосая голова, потом пышный букет белой сирени, потом и сам посетитель. Сделав полукруг по винтовым ступеням, в башню поднялся Иван.

Воздух наполнился сиреневым ароматом.

— Как дела, Маняшка? — весело спросил брат.

Она хотела ответить, но сильно закашлялась. Вера сердито сказала:

— Зачем ты принес цветы? Нельзя. Их запах вреден при воспалении легких!

— Я на минутку. Только показать, — стал оправдываться он. — Смотри, Манечка, сирень уже расцветает.

Мария вытерла губы платочком и слабо улыбнулась. Прошептала едва слышно:

— Спасибо. Ты посидишь тут?

— Конечно, милая!

— Расскажи что-нибудь… Есть новости?.. Я хочу послушать… — слова «в последний раз» не были произнесены, но явственно повисли в ароматном мареве сиреневого запаха.

— Хорошо, только сначала я отнесу цветы.

— А зачем их относить? — Василай встал. — Я просто брошу их в окно. Пусть достанутся тому, кто найдет.

— А найдет их, конечно, дворник Павлушка, — Иван поддержал игру и, сильно размахнувшись, швырнул букет вниз.

Василай выглянул в окно:

— Отличный бросок! Упали прямо на дорожку.

Вера села боком — как поэтесса Гиппиус на знаменитом портрете:

— Предлагаю пари. Попробуем угадать, кто первым их найдет. Я ставлю на Глафиру.

Василай мгновенно поддержал игру:

— Я вообще-то тоже думаю, что Павлушка. Но… чтобы было интереснее, ставлю на… доктора Вечеровского.

— Ни за что не выиграешь, Гришка! — обрадовалась Вера. — Он по парку никогда не ходит. Идет сразу к Манечке, — и непринужденно повернулась к сестре. — А ты, Маня, на кого поставишь?

Мария медленно открыла глаза. Тихо выдохнула:

— На папу…

— Итак, ставки сделаны! Я начинаю наблюдение, — Вера села на подоконник и обвела всех взглядом. — Что получит победитель этого пари?

— Мы попробуем выполнить одно его желание, — предложил Иван.

— Так нечестно! Ясно ж, как Божий день, что выиграешь ты.

— А мы, рискнем, Верунчик, — Василай сел рядом с Маней и взял ее исхудавшую горячую руку в свои ладони. — В мире так много интересного… Вы верите в чудеса?

— Смотря, что считать чудом, — Иван тоже сел, положивши локти на маленький круглый столик. — Произведение искусства, например, — это неоспоримое чудо.

— Согласен. Именно в создании вечных произведений человек достигает состояния… сотворчества с Богом. Мы же считаем чудесами света пирамиды и Колизей.

— Поехал… — отозвалась со своего наблюдательного пункта Вера. — Сейчас начнет хвалить своего гениального Городецкого.

— А вот назло тебе буду говорить о литературе! — Григорий наклонился к Марии, не выпуская ее руки из своих сильных ладоней: — Ты согласна?

Она ответила слабым подергиванием век.

— С литературой все ясно, — заявил Иван. — Ее расцвет неоспорим. Но, по законам природы, вслед за расцветом обязательно идет увядание.

Вера явно была настроена на дискуссию:

— Откуда ты знаешь, что это расцвет? Может, в литературе только первые бутоны начали распускаться, и мы еще увидим, то есть прочитаем что-то совершенно невероятное? Такое, от чего поблекнут и Шекспир, и Пушкин, и Гете, и…

— Остановись, Кассандра! Классиков не трогай!

— Нет, отчего же, — поддержал Веру Василай, — разве не было в истории периодов, когда расцвет науки и искусства не прекращался веками и приносил все более зрелые плоды?

— Ты имеешь в виду древнюю Элладу?

— Не только. И эпоху Возрождения тоже.

— Как-то трудно сопоставлять наших современников с ними…

— А меня иногда пугает это обилие талантов. Знаете, как в народе говорят: когда уж очень много грибов, «хоть косой коси», так это — к войне.

— Ну, Верочка, разве можно сравнивать культурную почву с природной? Они развиваются по разным законам! — Григорий так и сидел рядом с Маней, не выпуская ее руки из своей. — А грибные приметы — такое же суеверие, как и пустые ведра. Но вот то, что поэты могут предчувствовать всеобщие настроения общества, — в этом что-то есть. Мне кажется, что в отличие от изобразительного искусства в современной литературе живет какая-то странная… тревога, какое-то ощущение скорого катаклизма, прощания с привычным состоянием мира, — гладя на закрывшую глаза Марию, он говорил все медленнее и тише. — Как хотите, а мне все это кажется предвестием новой революции, несравненно более грозной, чем прошедшая…

Он умолк, и Маня тихо промолвила, не открывая глаз:

— Я не сплю… Я слушаю… Ты прав… У них нет запаха сирени, весны… Все такое… пряное…

— И слишком яркое, слишком нарочитое, — продолжил Иван, — словно венецианский карнавал. Красочный, но бестолковый.

Вера ответила, глядя в окно:

— Скажи лучше — разгульная русская ярмарка. При долгах и заложенном имении. Пир во время чумы.

— Вот тут я не совсем согласен, — сказал Василай ласково, легонько поглаживая выпирающую косточку на Манином запястье. — Ярмарка — это порождение сельской культуры, развлечение вырвавшегося из деревенской скуки крестьянина. А в современном искусстве чувствуется сильнейшее влияние города, его деловитости, его молодости, запаха свежей кладки новых гигантских домов. Новый, невиданный транспорт, новые технологии, новый стиль жизни. Избыточность — во всем. Все охватить, все испробовать, ничего не пропустить. По-моему, именно в этом — суть модерна. Поиск новых форм, еще не виданных в истории. Пока только поиск…

— Но вот с поиском новых отношений что-то не складывается. Словно пришло время провозгласить новую истину, а ее — нет. Трамваи, поезда, аэропланы — а мчатся-то все туда же, куда и раньше. И в душах — что в душах? Пустота. Ни веры, ни надежды… Эти высокие доходные дома, от которых ждут только прибыли — и ничего больше. И дух предпринимательства, приобретательства, наживы… Он заполонил все. Конечно, в нем есть энергия, есть прогрессивное стремление, движение, но… Можете смеяться, но мне недостает в нем аристократизма! — Иван пересел поближе к Мане.