являлась держателем 45 % всех османских долговых обязательств, совершала крупные капиталовложения и потому переживала, что подобные потрясения могут попросту обрушить финансовую систему страны[241]. И как ни бился Сазонов, настаивая на переговорах с болгарами по этому вопросу, французы пошли лишь на то, чтобы уже после окончания войны его изучила Парижская комиссия по обслуживанию Оттоманского долга.

В попытках убедить французов Сазонов дипломатично разыгрывал единственную свою надежную военную карту – десантную экспедицию Черноморского флота в Константинополь и проливы. В отличие от секретных приготовлений сил для оккупации Константинополя, свою готовность задействовать флот Россия изъявила Британии и Франции вполне ясно. Так, 31 марта союзники были проинформированы, что в случае отхода турецкой армии Россия пошлет к Константинополю военно-морскую эскадру. Данный шаг предпринимался не только ради защиты христианского населения столицы, но также и на случай вторжения в столицу болгарских сил – «дабы самим присутствием [мощного русского корпуса в акватории Босфора] оказывать надлежащее воздействие к предотвращению таких решений по вопросам Константинополя и проливов, каковые были бы несообразны интересам России»[242]. Сазонов отметил, что проинформирует прессу о том, что корабли пробудут под Константинополем лишь до подписания мира, однако риторика коммюнике, вкупе с прежними его заявлениями по этому поводу, подразумевала, что русский флот останется в турецких водах вплоть до тех пор, пока судьба Константинополя не разрешится удовлетворительным для России образом.

Данный элемент политики Сазонова, конечно, привлек пристальное внимание англичан и в особенности французов, стремившихся ограничить сферу односторонних действий России. 1 апреля Поль Камбон и сэр Эдуард Грей обсудили действия России, обнаружив при этом известное расхождение во взглядах. Как указывает Грей, Камбон тут же заявил, что французское правительство с подозрением относится к намерениям русских, подчеркнув, что «нельзя допустить, чтобы Россия добралась до Константинополя в одиночку»[243]. Грей же парировал, что лучше бы всем державам отправить корабли в район проливов и, когда Порта дозволит их проход, занять Константинополь. Он согласился обдумать предложение Камбона о том, чтобы подобный международный флот доставил на сушу какой-то отряд, который препятствовал бы вторжению в город болгар и поддерживал в нем порядок[244]. Когда же 3 апреля Камбон, Бенкендорф и Грей встретились, чтобы вместе обсудить сложившееся положение, Грей заявил, что, по его мнению, болгарам следует силой пригрозить не предпринимать попыток захватить столицу, а также что его правительство «не готово на большее, нежели предложить державам отправить свои корабли к Константинополю». По его словам, на прямой вопрос Камбона об отправке войск он заявил, что Британия эту идею не поддержит, и, несколько развивая тему, продолжал, что, коль скоро мирные условия приняты, англичане «не смогли бы возражать против державы, действующей как сочтет то подобающим во имя поддержания принятых условий в означенных пределах»[245].

Описывая эту встречу Сазонову, Бенкендорф дает понять, что слова эти явно были адресованы России: произнеся их, Грей повернулся к нему и прибавил, что представляет себе так поступающей отнюдь не любую европейскую державу, но ту, что «наиболее кровно заинтересована в поддержании установленных границ и мира»[246]. Даже больше: когда Бенкендорф, не осведомленный о планах своего правительства послать в Константинополь пятитысячный отряд, повторил, что Россия не намерена отзывать корабли, пока болгарские силы не отступят, Грей заметил, что того может и недостать, чтобы Болгария выполнила взятые на себя обязательства и оставила побережья проливов и Мраморного моря. Тогда Камбон вновь предложил организовать международный экспедиционный корпус, на что, согласно Бенкендорфу, Грей повторил, что Великобритания не станет возражать против действий, каковые сочтет подобающими держава, наиболее в том заинтересованная[247]. И если после такого у России и оставались еще какие-то сомнения насчет британского одобрения ее возможных шагов, то в тот же день, после встречи Бенкендорфа с постоянным помощником британского министра иностранных дел Николсоном, были развеяны и они. Николсон прямо указал, что,

…если Болгария решится на наступление на Константинополь, предотвратить взятие города можно будет лишь силой оружия. Россия же – единственная держава, способная к таковой крайности прибегнуть, и английское правительство не станет возражать, если она сочтет подобные меры – необходимыми ради защиты собственных интересов[248].

Единственное, он предостерег Россию, что о своих намерениях ей надлежит уведомить Болгарию, чтобы не подталкивать ее к Тройственному союзу. Таким образом Британия, как мы видим, сама того не подозревая, потворствовала операции, втайне подготавливаемой Петербургом[249].

Реакция Парижа отличалась кардинально: французы питали неприятные подозрения относительно того, чем обернется де-факто овладение русскими турецкой столицей. И Камбон немедленно заявил протест односторонним действиям, вследствие которых Россия получала бы контроль над Константинополем. Несколько раз на протяжении марта он выдвигал предложение создать международный оккупационный корпус, не желая допустить единоличного присутствия в столице русских войск; о британских же премьере Герберте Генри Асквите и лидере оппозиции Эндрю Бонаре Лоу он отзывался весьма пренебрежительно, считая, что они, вероятно, «совсем запутались в своих воспоминаниях о классической эпохе», раз отвергают его предложения. Свои подозрения французы, в принципе, не очень скрывали: ведь еще в ноябре 1912 года Сазонов жаловался Извольскому, что они склоняют болгар штурмовать город[250].

Масла в огонь французского противления русским планам подливали также и опасения реакции Австрии. В свете недавнего отказа балканских союзников принять предложенные Великими державами условия новый глава французского МИДа Стефан Пишон 7 апреля писал посланнику в Петербурге Теофилю Делькассе, что «представляется очевидным, что эта отправка [русских судов к Константинополю] возымеет немедленные военно-морские последствия в том же регионе со стороны Тройственного союза, и хорошо, по крайней мере, если не в виде прямых военных действий Австро-Венгрии»[251]. Наилучшим же способом избежать подобного было изначально призвать к сотрудничеству все державы, тем самым снимая возможные будущие недоразумения между Россией и Австро-Венгрией и снижая угрозу всеевропейской войны.

К 8 апреля вероятность болгарского штурма уже постепенно сходила на нет. Уже несколько месяцев во фракийской армии болгар бушевала холера, сильно подрывавшая боевой дух солдат. И 8 числа Камбон отрапортовал своему министру, что Бенкендорф поведал ему и Грею о донесениях насчет холеры среди солдат под Адрианополем, так что «главнокомандующий мало расположен к наступлению. О нынешних настроениях короля Фердинанда [Бенкендорфу] неизвестно, но, надо полагать, эпидемия произвела на него сильное впечатление»[252]. 9 апреля французский министр заявил, что весьма сомневается, что болгары предпримут попытку захватить Константинополь, а на следующий день в беседе с французским посланником Сазонов вновь затронул тему холеры во Фракии – на сей раз в турецком лагере, что, он считал, также «могло стать для