— Правда? Скажи быстрее!

Он медлит, и я прижимаюсь к его плечу, заглядывая в глаза.

— А плюс Е, — отчетливо произносит мой муж.

— Как? — Я в изумлении отстраняюсь от него. — Ты о чем? Он повторяет странную формулу, удивляясь моей непонятливости:

— А плюс Е. Что, не понятно? Начальные буквы наших имен. Артур плюс Ева. Можно наоборот, если хочешь, но звучать будет не так красиво. Чем тебе не название? Мне становится не по себе… Я смотрю вперед и вижу красный круг светофора… он приближается с чудовищной скоростью и в конце концов становится гигантским… и тогда я начинаю кричать:

— Кра-а-а-а… А-а-а-а-а!

@

Красный свет. Темная комната. Проявление пленки. Карточки разных размеров, плавающие в ванночке… Я погружаюсь все глубже и глубже в воспоминания.

@

Меня будит назойливое жужжание сотового. Спросонья сую руку под подушку. На дисплее фотография двадцатипятилетней мамы, удивительно похожей на юную Натали Портман. Она сухо здоровается и просит открыть дверь. Рядом, уткнувшись носом в подушку, посапывает Артур. Кучерявая макушка золотится в полоске света, проникшего сквозь едва задернутые шторы. Наконец до меня доходит суть происходящего — я напрочь забыла о ее приезде и теперь получу хорошую взбучку. И поделом. Мое дикое нечленораздельное восклицание будит златогривого херувима. Он натягивает на голову одеяло и отворачивается.

— Ну пожалуйста, проснись, — скулю я.

— Что случилось? — бормочет мой прекрасный принц и по совместительству муж.

— Мама! У двери!

Кричалка действует, как ожог. Он вскакивает и, морщась, бежит в ванную.

Она входит в прихожую, бледная и прекрасная леди По. За ней шлейфом тянется тонкий аромат Delice. Чуть постаревшая Натали позволяет себя обнять, одновременно выскальзывая из легкого соболиного манто. Шубка остается у меня в руках, а она входит в комнату и достает из сумочки сафьяновый коробок.

— Это тебе, дорогая! — Судя по вступлению, мама раздражена. — Прости, не поздравила с днем рождения, но получить подарок никогда не поздно, верно?

Я растерянно улыбаюсь, благодарю, одновременно раскладывая соболей на кушетке. Она примеряет маски, выбирая печально ностальгирующую. Затем, искоса взглянув на себя в зеркало, понимает, что ошиблась. На секунду теряется, а затем, улыбаясь, нежно треплет меня по щеке. Я научилась читать ее, и мне нравится эта «книга» без начала и конца. Принимаю ее ласки с удовольствием — жмурюсь, тянусь к ней, пытаясь прижаться. Недоступная Натали отстраняется, думая, как бы не испортить «естественный» макияж и не растрепать идеальное каре. Совсем как в детстве. Сахарная идиллия рассыпается на миллиарды песочных крупинок — в дверном проеме возникает сияющий и надушенный Артур, живая картинка из дорогого глянца. Полы его халата полыхают драконьими шеями и языками.

— Ой, здрасьте! — хрипло приветствует свою «великую» тещу херувим. — Как добрались?

Он принимает позу доброго самаритянина, но ее не проведешь. Мгновенно превратившись в леди По, она игнорирует вопрос и, многозначительно вскинув длинную бровь, бросает замечание:

— Уже день, Артур. Почему вы встречаете меня в таком виде?

— Я у себя дома, — дерзит остолбеневший от «беспрецедентной наглости» принц и ретируется в спальню…

— Неужели?! — Этот вопрос торжествующая Натали адресует уже мне.

Ненавижу колкости и подначки близких. Боюсь семейных драм и скандалов. И все оттого, что не обучена достойно выходить из подобных ситуаций. Это конечно же бабушкин промах. Поэтому старательно сглаживаю неловкость, предлагая ей кофе по-венски и шоколадные крекеры.

— Не беспокойся, я ненадолго… и совсем не устала. Через час конференция. Кажется, я тебе говорила… — Она задумчиво смотрит на часы и, встрепенувшись, проявляет запоздалый интерес: — Ну, расскажи о себе.

В последнее время наше общение приняло форму бесконечной мыльной оперы с плохими диалогами и отвратительной режиссурой. Мы упрямо не замечаем факта превращения наших отношений в громоздкие неуклюжие торосы, и с каждым разом их становится больше. Я ведь тоже умею так общаться — светски, поверхностно, не вникая в детали. Поэтому, слегка касаясь ее руки, нежно шепчу:

— У нас все хорошо, мам.

Она вновь оглядывает гостиную. Взгляд ее останавливается на кресле, которое я когда-то неосторожно обещала отдать на реставрацию.

— Вижу, здесь ничего не изменилось. — Глаза ее затуманиваются, она гладит потертый подлокотник. — Помню, как я, совсем крохой, сидела на нем, представляя себя королевой… подумать только, это был мой трон.

Вся эта нелепейшая игра невыносима! Я не выдерживаю и, улыбаясь, показываю на живот:

— Изменилось, мам. Здесь вновь поселилось счастье. Она пристально смотрит на меня и наконец обнимает. Я начинаю плакать…

@

— Не надо плакать, деточка. — Добрый крепыш берет меня за руку. — Все образуется.

— Мама, — шепчу я, глотая слезы, — я соскучилась, доктор…

— Так позвоните ей… В чем же дело? — Старичок хватает с тумбочки телефон и подает мне.

Но я отстраняю его руку:

— Она не звонит. Артур наверняка ей сообщил… — На глаза наворачиваются слезы.

— Не нужно гадать, — настаивает доктор, — звоните сейчас же!

@

Мама появилась в больнице к вечеру. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Она была вне себя — взгляд пылал ненавистью ко всему человечеству, не причесанная, наспех одетая и — о, ужас! — без макияжа.

— Этот gredin, мерзавец, не счел нужным сообщить о… том, что случилось с тобой! — Она заломила руки, глаза увлажнились. — Вы не приехали, и я, конечно, начала тарабанить по всем известным телефонам, но, увы.

Она присела на краешек кровати, не зная, как себя вести. Ее «высокое искусство» не предусматривало подобных situation. Я должна была понять — выключенные телефоны ее оскорбили. Решив, что у нас изменились планы и я, по обыкновению, забыла предупредить ее, рассерженная Натали на следующий же день улетела в Европу, и вот… пожалуйста… Она описала всю гамму своих переживаний, когда узнала о моем état de santé critique — критическом состоянии. Я успокаивала ее, одновременно любуясь игрой эмоций на утонченном профиле.

Мы проговорили до утра, держась за руки, словно боялись потерять друг друга. Отбросив всякие намеки, она прямо спросила меня, хорошо ли Артур ухаживает за мной, впервые за два года нашего брака назвав его по имени. Слабо улыбнувшись, я покосилась на засохшие гвоздики. Их было четыре. Она все поняла без слов. Брезгливо схватила кувшин и вылетела из палаты.

Наш диалог не касался лишь одной темы, рядом с которой семейные передряги меркли. И я была благодарна ей за внутреннюю силу, которая каким-то чудодейственным образом распространилась на меня. На тот момент эта близость стала моим спасением.