— Я разговаривал вчера с мамой… Она… передавала тебе привет, — произнес Андрей замороженным голосом.

— Не передавала, — грустно улыбнулся отец.

— Не передавала. — Вздохнув, Андрей аккуратно положил доску на стол.

Теперь каждое утро ко мне приходил старенький врач, уверявший, что «посттравматическая ретроградная амнезия — явление временное и все вернется на круги своя». Он был похож на сказочного гномика — невысокий, крепенький, круглые очочки, аккуратная бородка, теплые сухие ладошки и мягкий глуховатый голос. Каждый раз он приносил с собой какую-нибудь вещицу, и наша беседа вертелась вокруг нее. Этого не объяснить, но память с его помощью становилась податливой, как пластилин. Например, он показывал мне карандаш и просил закрыть глаза. Через некоторое время я, захлебываясь, рассказывала, когда и при каких обстоятельствах начала рисовать — что именно и даже на чем. Или другой раз — футляр от фотокамеры. Стоило мне взять его в руку, как память обрушила целую череду картинок: фотосессии, натура, пленэры… и еще какие-то знакомые лица. Я не могла вспомнить всех сразу, но если концентрировалась на ком-то, то обязательно вспоминала. После наших встреч я уставала и проваливалась в сон. Это состояние было похоже на усталость после тяжелого, но результативного дня.

В одну из таких встреч я вспомнила про свою мечту, про то, как по дороге к ней я разбилась…

Что есть счастье? Может быть, это собранная из крохотных пазлов мозаика или всего лишь минутное ощущение чего-то важного в жизни, принесшего наслаждение или тихую ласковую радость?.. Мне для счастья не хватало самую малость — крохотного пазла, живого, крикливого и такого долгожданного. Это ведь совсем немного. Совсем… Остального у меня было в избытке — любовь, работа, дом, призвание и даже признание… пусть в узком кругу, но мне вполне хватало и этого… Во мне не было алчности и честолюбия. Я умела довольствоваться тем, что есть. Скрупулезно собирая драгоценные пазлы, словно они были из хрупкого стекла, я аккуратно выкладывала причудливую мозаику на своем персональном поле. И вот теперь недоставало одного, самого главного. Это убивало, лишая мое существование всякого смысла.

@

Я летела параллельно земле в абсолютно пустом пространстве, размышляя о своей печальной участи. Но это была не та печаль, наполненная раздумьями о бренности бытия и одиночества. Нет… я находилась в стерильной, медицинской пустоте, созданной барбитуратом. Ощущение, будто меня специально лишают сил, отправляя в прошлое, чтобы я не смогла изменить его или остаться там.

Где-то надо мной плывет спокойный голос, направляя траекторию моего движения. Полет мой закончился, и я вдруг обнаруживаю себя, счастливую и смеющуюся, у своего дома… Раннее ветреное утро. Из подъезда выходит Артур с двумя саквояжами и направляется к нашей машине. Я любуюсь им, придерживая плащ на выпирающем животе. Артур бросает сумки на заднее сиденье и открывает переднюю дверь. Я сажусь и сразу пытаюсь пристегнуться, но наша малышка вздумала поиграть.

— Я пересяду назад? — с сожалением спрашиваю мужа. Он удерживает меня поцелуями и плаксивыми рожицами… Улыбаюсь и остаюсь рядом с ним.

Мы едем по сонному московскому центру в сторону Ленинградского шоссе. К вечеру мы должны прибыть в Петербург, а утром встреча со знаменитым французским галерейщиком и меценатом. Приглашение последовало после публикации моих работ в нескольких солидных каталогах. Завтра мы договоримся об организации моей первой персональной выставки. Завтра свершится моя первая большая мечта!

Артур тоже чувствует свою причастность… и потому волнуется не меньше. Я, он и маленькая жизнь, теплящаяся у меня под сердцем, летим навстречу нашей мечте. Мы беззаботно болтаем, радуясь новому утру, солнцу и нашей любви…

Артур открывает окна, и сладкий осенний ветер врывается в салон, вороша какие-то бумаги на передней панели. Они разлетаются… мы смеемся… Неожиданно Артур кричит в окно:

— Вперед, к сытой и богатой жизни… Эй вы, слышите! Пока вы возитесь в своей никчемной серой бытовухе… моя Дарецкая… моя любовь…

Он не успевает договорить, потому что я протягиваю руку и прикрываю ему рот. Он хватает губами мои пальцы и начинает целовать.

— Кстати, а почему Дарецкая? — Он морщится. — Почему ты не взяла мою фамилию?

Мы смотрим друг на друга и, шумно вздыхая, хором проговариваем по слогам:

— Я папе обещала…

— Но его давно нет! — начинает возмущаться Артур. — Нет! Как ты не можешь это понять? И еще твоя вечно недовольная мама… я бы утер ей нос. За что она меня так ненавидит, Дарецкая? Что я ей сделал?

— Перестань, пожалуйста, — возражаю я. — Мама строгая… она такой человек. Ей досталось…

— Нет, Дарецкая, ты мне объясни, почему твоя мама, проживая в Питере, не пригласила нас к себе домой? Почему мы с ней должны встречаться в ресторане? Почему я должен заказывать номер в гостинице? М-м-м?

Я пожимаю плечами:

— Видимо, маме так удобно.

— Да нет, Дарецкая, все совсем не так… ты опять все придумала. — Он смеется сухим нехорошим смешком. — Она не может смириться с тем, что ты вышла за меня замуж.

— Ты преувеличиваешь, дорогой! — Я пытаюсь его успокоить, но моего мужа не остановить.

— А может быть, это обыкновенная женская зависть? А?

— Перестань! — Я хмурюсь и отворачиваюсь. Ветер бьет по глазам, играя волосами и воротником плаща.

— Ну, хорошо, — он начинает говорить так громко, будто моя мама может его услышать, — ну, хорошо. В ресторане так в ресторане! Заодно покажем ей нашу новую машину. Пусть посмотрит, что мы тоже чего-то стоим в этой жизни. Артур закрывает окна и увеличивает скорость.

— Пожалуйста, не надо так быстро, — прошу я его, вновь пытаясь пристегнуться, — мы никуда не опаздываем.

— Разве я похож на черепаху? Как думаешь, Дарецкая?

— Ты же знаешь, в моем положении нельзя волноваться! Пожалуйста! — почти умоляю я.

Кажется, он меня не слышит. Стрелка спидометра ложится на предпоследнюю цифру. Обочина смазывается в сплошную пеструю ленту.

— Ты волнуешься из-за подписания контракта. Наконец-то мы станем по-настоящему богаты, а ты не готова к этому.

Я удивляюсь:

— Мы и сейчас не бедно живем… Разве ты не счастлив?

— Скажи, когда ты меня сделаешь своим партнером? Ты скоро родишь и не сможешь работать…

— Не подумала об этом… прости. — Я пожимаю плечами и улыбаюсь — моя крошка опять пытается обратить на себя внимание.

Поглаживаю живот, и она успокаивается.

Спрашиваю о самом главном:

— Как мы ее назовем?

Он довольно улыбается:

— Я думал об этом.

У меня замирает сердце. Хочется, чтобы он назвал имя, которое вертится у меня на языке. И поэтому в нетерпении спрашиваю: