блага или обещание самых страшных пыток. Жить, словно обыкновенный человек, ощущать бессилие и неспособность что-либо изменить — вот худшая кара из тех, какие только можно представить.

Километра через два им на хвост села полицейская «Тойота»: посветила дальним светом — Некр вовремя сделал матовым зеркало заднего обзора, оберегая чувствительные глаза, — напомнила о себе низкочастотным клаксоном-крякалкой и, наконец, обматерив через мегафон, потребовала остановиться. Пара мысленных пасов — и она снизила скорость, а затем и вовсе притормозила у тротуара напротив продуктового магазина: водитель и его напарник ощутили настолько резкий приступ жажды, что не смогли думать ни о чем ином, кроме как о ее утолении. Будет ли это обыкновенная вода или нечто горячительное, Некр оставил выбирать им, хотя к назойливым людишкам обычно применял все свое коварство, помноженное на специфическое чувство юмора.

Вот, помнится, одного ретивого гопника, решившего «по-быстрому стрясти бабла» с припозднившегося прохожего, одетого вызывающе дорого, Некр загнал на дерево, а потом приставил к недорослю злобного духа, таскавшегося за ним невидимой и неслышимой для окружающих, но вполне осязаемой для жертвы тенью и изводившего нотациями. И, между прочим, эффект подобные воспитательные меры возымели: после пары-тройки курьезных ситуаций и чуть не случившейся гибели, от которой и спас занудный дух, парень взялся за ум, перестал лузгать семечки у подъезда, устроился на работу, машину в прошлом месяце купил и, похоже, окончательно спелся со своим мучителем.

«Люди все же донельзя странные существа, — часто повторял Некр. — Живут свободно — страдают всякой хренью, изводя и себя, и других. А как появится пакость, их порабощающая, вспоминают о гордости, справедливости, чести с достоинством и начинают отстаивать себя. Дальше выходит согласно извечной мудрости: все не убивающее делает лишь сильнее… быстрее, умнее и, как ни удивительно звучит, нравственнее в хорошем смысле, а не идиотского пуританства, часто под этим словом понимаемого».

Означало ли это, будто для людей цель жизни — противостояние кому-то или чему-то или Некр все слишком упрощал? — вопрос, как говорится, на миллион.

— В Ордене тебя осудили бы, — заметил Роман.

Некр хмыкнул.

— Какое мне дело до ваших пустоголовых вкупе с людьми, пусть их и миллиарды? — высказывание ответа не предусматривало и, если не лукавить, являлось неверным по сути. Узнай все эти миллиарды о существовании сверхов и выступи против них единым фронтом, никакого Апокалипсиса, к которому стремится библиотекарь, не понадобится в принципе: снесут, шапками закидают, уничтожат, а затем неминуемо получат откаты из соседних миров, справляться с которыми будет некому. Может, кто-нибудь и выживет после такого, но будет их крайне мало. Снова в пещерах жить станут, следя, как бы не потухло пламя костра. — Лично я не собираюсь подстраиваться и тебе не советую, — сказал он резче, чем собирался. Уж очень не понравилась возникшая перед мысленным взором картина разрушенных и опустошенных городов и наступающей на них природы. Не то, чтобы Некру нравились урбанистические пейзажи, вовсе нет, но его до сих пор передергивало от воспоминаний о величественных зданиях инков, поглощенных джунглями. От звенящей пустоты когда-то шумных базаров, забытых храмов, каменных плит, которых более не касались ноги жителей, буйства растительности, щебетания птиц, взрыков хищников становилось не по себе до крика. — Это путь к самозабвению. Толпа всегда обезличена, невежественна и мерзка по сути своей. И ею настолько легко управлять, что даже неинтересно.

— А библиотекари пытаются.

— Да нет, не пытаются, — возразил Некр. — В том-то и соль. Управляют, но очень скоро впадают в уныние и черную тоску. Скучно же.

— И лезут к нам, чтобы развеяться. Ты полагаешь, он уже пробовал? С массами? А почему в новостях не передавали об очередном стихийном митинге или революции? И насчет людей. Ты действительно считаешь их настолько неважными?

— Я говорил о толпе! О толпе, не о людях. И я способен позволить себе роскошь говорить лишь то, что считаю нужным, — сообщил Некр с немалой злостью, проникшей в голос.

Роман удивленно приподнял брови в немом вопросе, но пояснять Некр не стал. Что-то назревало. Нехорошее. Крайне нехорошее, раз он почувствовал. И оно прямо касалось потустороннего: автомобиль зарокотал глуше и грознее, временами на границе слышимости проскальзывал опасный рык и шипение.

— Некр?

Он судорожно хватанул ртом воздух, смахнул пот со лба.

— Нам противостоит темный библиотекарь, которого не интересует власть над толпой, но он способен счесть ее неплохим оружием. Против нас в том числе. Он хочет обрушить все мироустройство, уничтожить нас и создать Явь заново. Полагаю, и без людей тоже. Возможно, оставит одну человечку — назовет Евой и решит размножиться…

— Ты заговариваешься! — сказал Роман, нервно сглотнув, и опустил стекло со своей стороны. — И сочиняешь сказки.

— Ты удивишься, узнав, сколько людей по-прежнему верит в похожую сказочку, — заметил Некр, подавляя зевок. — Толпа же не просто гнусна по своей природе, она еще и агрессивна: готова броситься на любую идею и отстаивать ее с пеной у ртов, — он резко крутанул руль, уходя на поворот там, где его не должно быть, выкатился на встречную полосу.

Мелькнули фары приближающейся «Газели», испуганные глаза светловолосой девицы в синем «Пежо», кто-то выжал сигнал клаксона. Некр резко надавил на тормоз, снова выкрутил руль, заставив «Инфинити» развернуться практически на месте, и вжал педаль газа. Низкий рык разнесся по салону. Автомобиль присел, завизжал шинами и кинулся вперед, словно за ним гналась сама Дикая Охота.

— Что ты творишь?!

— Я? — удивился Некр. — Я творю?.. — и, умолк, перестраиваясь в другой ряд. — Ах, если бы я, — снова заговорил он, лишь спустя полминуты, проскочив уплотнившийся поток машин. В нем он лавировал на предельной скорости. Соседи по движению, казалось, стояли на месте. — О чем мы? Ах, да… Помнишь судилища над тамплиерами? Обвиняли монахов в колдовстве и мужеложстве столь неистово, словно каждого из числа «праведных прихожан» отымели ни единожды во все естественные отверстия, включая уши. А сейчас за что они готовы выйти? За привилегии некогда угнетенных и обиженных? Укажи им любую цель и увидишь.

— Люди меняются, Некр, — слегка снисходительно произнес Роман.

— Врешь. Меняются методы и идеи, но перекошенные рты и ненависть к тому, кто живет иначе или думает в пику принятому большинством или агрессивными меньшинствами, выгрызающими себе место под солнцем, не изжить. Они готовы замутить собственные мозги любой блажью о боге, райском саде, Вальгалле, Шамбале или светлом