Однажды я качала люльку с ребенком. Дядя уехал на заработки. Надира, закинув на плечи два кувшина, пошла на родник. Бабушка ушла судачить к Салихе. Дедушка сидел на годекане. Я качала люльку и качала. Ребенок просыпался и плакал, он не давал мне ни на секунду отойти от него. Качала и качала, держась за люльку одной рукой. Я двигала рукой так же, как двигала ею, когда сбивала масло в кувшине. Почему я должна всегда что-то качать? Я качала и качала. И пока я вот так двигала рукой, дальше и дальше, я чувствовала, как во мне что-то начинает просыпаться и кипеть. Это кипело плохое, которое жило во мне. Мне захотелось встать, открыть окно и выбросить из него люльку с ребенком. Но я сильно испугалась этих мыслей.

— Дедушка, если в человеке живет плохое, значит, он плохой? — спросила я однажды.

Дедушка сидел на скамейке у точильного камня и крутил волосы у виска. Почему он стал такой грустный? Они с бабушкой никогда не любили маму.

Был поздний вечер. В горах ухала птица. Цыкали цикады. Над нами висели и не падали звезды.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу. — Дедушка встал со скамейки и повел меня в хлев.

В хлеве пахло навозом и сеном. Когда в него заходишь, тебя сразу овечьей шерстью обнимает парная теплота.

— Видишь, — дедушка показал на один загон, в нем на сене лежали два барана — один черный, другой белый. — В каждом человеке, как в этом загоне, живет один черный баран, а другой белый — плохое и хорошее. Поняла?

— А кто из них сильнее, дедушка?

— А сильнее из них тот, кого я больше кормлю, — засмеялся он.

— Я совсем не кормлю своего белого барана, — сказала я.

— А ты его корми, Хадижа. — Дедушка погладил меня по голове. — Давай ему больше еды. Ты — хозяйка этих баранов. Как захочешь, так и будет.

— В тебе тоже живет черный баран?

— Жил. — Дедушка снял с головы папаху и повертел ее в руках. — Только я его зарезал. — Он хлопнул себя по коленкам и захохотал.

— Дедушка, а почему ты никогда не любил маму?

— Кто тебе сказал, что я ее не любил? — Он перестал смеяться.

— Не видно было.

— Я и маму любил, и тебя люблю. Только показывать у нас не принято.

Я закрываю тебя, моя тетрадь, и больше никогда не открою. Поверну ключ в замке и спрячу его так, чтобы никто не нашел. Тебе надоест, если каждый день я буду писать, как мне плохо без мамы. Если я каждый день буду мочить твои красивые листы своими слезами. Про Махача я тоже писать не могу — я же больше его не видела. Когда не видишь, быстро забываешь. Маму я тоже не вижу, но каждый день думаю о ней только сильней. Почему так?

Я знаю, что меня ждет. Через несколько лет бабушка выдаст меня замуж. Я, как Надира, буду стоять в углу в широком свадебном платье. Ко мне будут подходить женщины и поднимать фату, чтобы увидеть мое лицо. На следующий день я надену яркий костюм и выйду к гостям. А на следующий день после следующего я встану рано утром и пойду подметать двор, или мыть посуду, или стирать. Тебе, моя тетрадь, знать об этом неинтересно. Потому что у всех женщин в нашем селе одинаковая жизнь. Люди в нашем селе похожи — и мужчины, и женщины. Кроме семьи генерала Казибекова, но они богатые. Я больше никогда тебя не открою.

* * *

Столько лет прошло, и вот я снова открываю тетрадь. Я хорошо прятала ее все эти годы, и никто не прочел из нее ни строчки. Теперь мне самой стыдно ее читать, так я повзрослела. Уезжая, я спрятала ее под вещами на дне чемодана. Того самого рыжего чемодана, с которым мой дядя десять лет назад вернулся из армии.

Я думала, всю мою жизнь мне придется жить в селе, но я оттуда уехала. Теперь я живу в городе, как и мечтала. Недавно случилось кое-что, чего я совсем не ждала. Приехала бабушкина сестра, тетя Зухра, и забрала меня с собой в город учиться. Бабушка сильно не хотела, она считала, что мне надо выходить замуж за сына Салихи. Она считала, что в институте я буду общаться с парнями и испорчусь.

— Учиться зачем? — не соглашалась бабушка. — Учеба кому что хорошее принесла? Смотри на Зумкину дочку. Двадцать пять ей было, никто замуж не брал. Хорошо, второй женой вышла. Никто с образованной жить не хочет. У образованной желаний много появляется.

— Образование — одно, диплом — другое, — сказала тетя Зухра.

Она еще больше потолстела и могла ходить только с трудом. Она приехала со своим мужем — дядей Вагабом — на новой иномарке. Он с тех пор, как я видела их в последний раз, стал меньше, а его лысина доползла почти до затылка. На тете были тапочки из мягкого материала, над их меховыми краями бугром поднимались ее затекшие ноги. Когда она ступала, я боялась, на земле появятся трещины.

Тетя Зухра сидела рядом с бабушкой на подушках.

Мы сделали к нашему дому большую пристройку из красного кирпича, потому что все в нашем селе начали строить из кирпича. Уже стыдно было строить дом из самана. Раньше дома были похожи, теперь по ним можно определить, какая семья беднее, какая богаче. Богаче всех жили сельчане, родственники которых работали в городе. У нас, кроме тети Зухры, близких родственников в городе не было.

Мы постелили на пол в пристройке ковры, на окно повесили крахмальный тюль до пола, положили на ковры подушки и поставили в два угла вазы с искусственными цветами. На стене висели позолоченные часы, фотография Мекки и сура из Корана, выбитая золотыми буквами на доске. В пристройке было очень красиво, и всех гостей бабушка заводила сюда.

— Зачем диплом? — спрашивала она. — Диплом родственникам мужа в карман не положишь. Им хорошее приданое подавай.

— Еще как положишь! Вот я тебе говорю, еще как! Сейчас в городе, ты не знаешь, все хотят, чтобы у невесты диплом был. Выйдет замуж, работать все равно не будет, а образованная невеста — это престиж.

— Престиж-местиж, не знаю я, что это такое, — сказала бабушка и чихнула. Она теперь чихала, даже когда не нюхала табак.

— Я тебе говорю, пусть диплом будет. На третьем курсе выйдет замуж, захочет муж — будет учиться, не захочет — за сессии сам заплатит, она дома будет сидеть. Я, что ли, не знаю, как это делается?! Вон мой Русик юридический окончил, поженился, в Москву уехал. Там работает на фирме. У жены тоже диплом — мед. Она дома сидит.

— Э-э-э, — не соглашалась бабушка. — Придумали — учиться. Профессором же не станет. Только мое имя будут на языках полоскать. Я ее замуж выдам, тогда умру спокойно — все, камень с моих плеч долой упадет.

— Я за ней сама следить буду! Ты мне не доверяешь, что ли?! Мне ты не доверяешь?! Я Айше обещала, я свое обещание выполняю.

Услышав имя моей матери, бабушка заплакала. У нее из глаз вышли две-три слезы, она вытерла их и успокоилась.

— Дорого поступать, — сказала она. — Говорят, десять— двадцать тысяч долларов надо в университет платить. Где такие деньги брать? Хаджи-Мурад еще из России не приехал. Деньги привезет, на них год жить. Ворота надо новые поставить. У всех новые. Кровь из носа — надо новые ворота.