Девчонка разочаровалась. Она обладала развитой фантазией и успела представить магазин, в котором продаются таинственные существа лури, наверное очень симпатичные и дружелюбные. А это, оказывается, всего лишь фамилия толстого дядьки. Неинтересно.

– Мама, а что такое граммофонные пластинки? Там написано «Прокат граммофонных пластинок».

– Это пластинки, которые слушали на граммофоне.

– Спасибо, кэп, – отсалютовала двумя пальцами Аня. – А я сама не догадалась.

– Ну помнишь, в фильмах про старину есть такие штуки, с огромной трубой, как цветок у вьюнка. На них кладут большие черные пластинки, заводят рукоятку – и играет музыка.

– А, они еще все время заикаются?

– Ну… да.

– Мам, а патефон и граммофон – это одно и то же?

– Мм… Руслан?

– Ну вы задаете ребусы. Откуда… А, хотя нет, помню. Граммофон – он с трубой, а патефон – без трубы. Он как маленький чемоданчик, его раскрывали – на нижнюю крышку ставили пластинку, а из верхней играла музыка.

– Тогда почему здесь нет проката патефонных пластинок?

– Вот чего не знаю, того не знаю… Посмотрите налево, – тоном профессионального гида произнес Руслан, – вы увидите Воскресенский собор, великолепный образчик архитектуры…

– Переигрываешь, – хмыкнула Юля.

– Папа, мы в нем уже были.

– Напали вдвоем на одного…

Щелкнул фотоаппарат.

– Юля, ты с ума сошла?!

– Руслан, – серьезно сказала жена. – Я понимаю, что батарейки в нем скоро сядут, что распечатать фотки мы все равно не сможем, что на память нам они не останутся… Пожалуйста, дай мне почувствовать себя не… – она бросила взгляд на Аню, засмотревшуюся на проходившего мимо полицейского, – не Робинзоном Хроноса, а простой туристкой во времени. Пожалуйста.

– Конечно, – улыбнулся Руслан.

Хотя улыбка далась нелегко. Юля понимает, что жизнь сломана, правда, в отличие от него, не думает об этом постоянно, а прячется за легкомысленным поведением. Пусть. Пусть фотографирует, благо фотоаппараты здесь известны, и даже если кто-то сообразит, что эта коробочка делает снимки, то не решит, что у него украли душу. Все-таки Российская империя не Папуасия.

На Базарной площади, где пахло колбасой от дома с вывеской «Колбасная», было тихо и намусорено. Вчера здесь был базар, а сегодня – тишина и спокойствие. Руслан подумал, что если бы не приметы того, что здесь живут люди – тот же мусор, пыль на улицах, изредка попадающиеся навстречу пьяные, – можно было бы решить, что они – в огромном городе-музее. Вон два трактира с вывесками «Новгородъ» и «Биржа», самые настоящие, с потемневшими дверьми и доносившимся изнутри гулом голосов. Правда, ощущение старины слегка портит надпись «Типографiя»… О!

– Девочки, зайдем.

В типографии, в которой стойко пахло краской, у Ильи Абрамовича Гольдберга, Руслан заказал себе визитные карточки. С гордой надписью «Руслан Лазаревич, Нью-Йорк, мебель и аксессуары». Когда документов нет вообще, а по тем, что есть, он еще семьдесят лет как не родился, – лучше уж визитки…

– Господин Лазаревич, – Илья Абрамович, несмотря на классические отчество и фамилию, внешностью обладал неклассической: черная борода, черные, расчесанные на пробор волосы, даже нос вполне средней длины, – прошу прощения за нескромность, а вы случайно не…

– Не, – усмехнулся Руслан, – если вы о национальности – русский…

Предки Руслана были из Белоруссии, но он точно помнил, что в царской России белорусов отдельным народом не считали.

– Если о вероисповедании – православный.

– А откуда будете?

– Из Нью-Йорка.

– Нью-Йорк, Нью-Йорк… Знаете, – видимо, фамилия настроила типографа на откровенность, – наверное, я когда-нибудь тоже продам свое дело и уеду в Америку. Там ведь у вас нет черты оседлости, нет этого отношения, как к недолюдям, нет этих ужасных мясников…

– Знаете, там, у нас, тоже не рай земной.

– В любом месте, где тебе не запрещают селиться где хочется, уже есть аромат рая. Нет, я ничего не хочу сказать, Россия – благословенная страна, – повысил Гольдберг голос. – Но здесь нам, евреям, запрещают даже обрабатывать землю…

– Неужели вы хотите стать крестьянином? – улыбнулся Руслан.

– Ну я-то нет… Да и, с другой стороны, одно дело, когда ты чего-то не делаешь, потому что не хочешь, и совсем другое – когда потому, что тебе запретили. Приходите завтра, ваши карточки будут готовы.

– Папа, – когда они вышли из типографии, дернула Аня Руслана, – здесь что, фашисты?

– Почему?!

– Ну ведь это фашисты не любили евреев.

– Анюта, у нас в России тоже многие не любят евреев, это же не значит, что у нас – фашисты…

«Правда, – подумал он, – у нас нет черты оседлости и отдельных законов для разных национальностей… С другой стороны, здесь нет концлагерей и газовых камер. Чай на самом деле не фашисты».

Юля фотографировала все, что считала нужным, и все, что казалось ей красивым. В Луге было много интересных зданий.

Железнодорожный вокзал, резной, как деревянный дворец, разве что из темно-розового камня.

– Папа, а почему здесь лошадки стоят?

– Они здесь вместо такси.

– И мы можем поехать на них куда захотим? Не только вокруг площади?

– Можем.

– Папа, давай поедем!

– Эх, гулять так гулять!

Под мерное цоканье копыт они прокатились мимо запечатленного Юлей здания почты – песочно-желтого, с белыми узорами, вызывающего в памяти ассоциации с Древним Египтом, мимо красно-кирпичного костела Святого Николая…

– Руслан, а куда мы едем? – Юля обратила внимание, что пошли домики частного сектора.

– К Саше Гусеву. Спросим, когда они уезжают.

Судя по бледному лицу Саши, незваным гостям он был не рад. Или чем-то сильно расстроен.

– Что случилось? – вместо приветствия вырвалось у Руслана.

– Дядьку Павла убили.

Дядьку Павла? То есть…

– Павла Юрьевича?!

– Да…

– Как же?..

Огромный мускулистый Ратников походил на этакого русского Терминатора. В представлении Руслана, чтобы его убить, нужно было бить его рельсом.

– Застрелили.

Вот тебе и на… Жил человек, увлекался спортом, собирался провести в Луге конкурс бодибилдинга, а тут один выстрел – и все. Никакого будущего.

По спине Руслана пробежал холодок. То, что он знает, что произойдет в России в ближайшие сто лет, вовсе не делает его бессмертным. Человек, как известно, бывает внезапно смертен, о чем и напомнила неожиданная печальная новость.