Завтраками дело не ограничивается. Нянька заранее допрашивает Германа о дате его выходного и настаивает на походах в детский театр, цирк, кинотеатр и в тому подобные заведения. Но тут Герман непреклонен:

— В этом возрасте ребенку нужен только чистый воздух и движения. Это я как врач вам, Рита, говорю.

Поэтому они обычно ограничиваются прогулкой вдоль замерзшей речушки неподалеку от дома. Часовая пытка снегом, деревьями, птицами (нянька цитирует целые абзацы из справочников о каждой птице) или, если погода влажная, лепкой снеговиков — и Герман свободен.

По вечерам Мояри читает Арише сказки. Если в это время Герман оказывается дома (обычно он возвращается за полночь или, если был на дежурстве, то утром), он слышит громкий старательный голос Мояри. Как, придавая голосу грубости, она говорит за волка, встретившего Красную Шапочку, или, напротив, поднимает его на самый высокий для нее регистр, когда озвучивает речь младшего поросенка из сказки «Три поросенка». Когда Ариша засыпает, нянька, приглушив звук, смотрит до глухой ночи сериалы, семейным отношениям в которых она наутро и пытается подражать.

Мояри, как выясняется, очень интересуется историей пропавшей дочки Ломакиных. Собирает вырезки (то, чего Герман не может себе позволить), слухи, не пропускает новости, во время которых высказывает свое мнение о происходящем. Нянька не сомневается, что все дело в деньгах.

— У похитителей железные нервы, — заявляет она. — Изводят родителей, изверги, подготавливают к тому, чтобы те были готовы выложить все до копейки. Один психолог вчера говорил по телевизору, что требуется время для перестройки сознания родителей, перестановки их жизненных приоритетов. Стоит подождать, но немного, напоминая родителям о возможных страданиях девочки, и те выполнят любые условия, отдадут в буквальном смысле всё.

Однажды после прогулки, на которой Герман в очередной раз изображал счастливого и заботливого отца, катал Аришу на санках, помогал копать малиновой лопатой но-ру для за-ся, он заглядывает к Арише и няньке в комнату, разыскивая ключи от машины. Пол и окна, отдраенные энергичной нянькой, сверкают чистотой. Стены оклеены новыми голубыми обоями с мудреными завитушками. На них висят картинки из журналов — иллюстрации к сказкам вперемешку с копиями картин Репина, Левитана, Верещагина. В уголке, который нянька отвела себе, на крючках висят плечики с платьями, а на полу стоит сумка и стопка справочников. Справочники венчает фотография в рамке на ножке — в первый момент Герман думает, что это кто-то из близких няньки, но потом с удивлением признаёт Надежду Крупскую.

Ариша сидит по своему обыкновению на полу и занимается лего — теперь новым и чистым (нянька то и дело отмывает детали в ванной). Мояри уставилась в телевизор, сидя на краешке дивана, вся подавшись вперед. Поворачивается к Герману:

— Ключи? Да, я подняла их с пола в прихожей. Прибила гвоздик у входной двери и повесила их. Теперь не будете терять.

Герман слышит ее голос, но не понимает ни слова: на экране телевизора Ломакины заходят в подъезд своего дома на Ленинградском проспекте. Белые, будто бумажные, пальцы Ольги пауком вцепились в темную куртку мужа. Журналист за кадром тараторит:

— Какую сумму запросили похитители? Вы будете платить?

Крупный план: Олег оборачивается и с ненавистью глядит в камеру. Лысая голова точно покрыта лаком — блестит и отражает зимнее солнце. Ноздри красного крупного носа раздуваются.

— У нас нет комментариев, — заявляет обернувшаяся вслед за ним Ольга. Запавшие глаза. Волосы собраны кое-как и уже растрепались. Чрезмерно изящные губы оплыли и побледнели. Ольга щурится от яркого резкого света, прерывисто и часто выдыхает пар в прозрачный холодный воздух.

Ариша подбегает к телевизору, изумленно тычет в экран: ма… мо… ма. Герман будто пролетает все двенадцать этажей, оставив сердце в комнате одиноко стучать на полу. Нянька не сводит глаз с Ломакиных. Олег в репортаже сжимает локоть жены, острый и худой даже сквозь темный блестящий мех шубы, распахивает дверь и подталкивает жену в подъезд. На экране появляется журналист, а затем возникает фотография длинноволосой счастливой девочки на палубе яхты, залитой солнечным светом.

Ариша все еще держит пальцы на экране.

— Да. — Нянька вытирает выступившие слезы. — Бедная девочка. Вот что бывает, Ариша, когда родишься у богатых родителей. А какая красивая малышка. Как вы думаете, Герман, девочка жива?

— Не знаю, — говорит он после паузы. — Смотря чего надо… тому, кто ее похитил.

— Понятно чего — денег. Только что сказали, что похитители запросили выкуп. Огромную сумму. Вот мерзавцы.

Ариша подходит к няньке и, показывая на экран телевизора, пытается что-то объяснить:

— Ма… ит… мо…

— Да, Аришка, где бедная девочка сейчас? Как подумаю о малышке, начинаю плакать — не могу. — Нянька вытаскивает из кармана желтого платья платок, вытирает слезы, шумно высмаркивается.

Ариша возвращается на пол к лего, но, усевшись, продолжает с удивлением смотреть на экран, будто пытаясь что-то уяснить.

— Выкуп? Вряд ли, — говорит Герман, поворачиваясь, чтобы уйти. — Столько времени уже прошло.

— Большой, очень большой, говорят. Главное, чтобы девочку вернули. Но счастья им с этими деньгами не будет. Судьба все равно накажет мерзавцев.

— Неужели? — Герман, передумав уходить, проходит в комнату и встает напротив няньки. — Вы, Рита, в этом уверены? В том, что судьба карает преступников?

— Абсолютно, так бывает всегда, рано или поздно. Все об этом знают.

— Да, все об этом говорят. Дескать, рано или поздно за содеянное зло преступник получает по заслугам. Дескать, мир так устроен, что это неизбежно. Но нет, это не так! Это ничем не подтверждается, Рита. Сколько фашистов доживали в счастливой старости. Сколько невычисленных убийц, или тех, чья вина была ясна, но недоказуема, или кого «спасли» адвокаты, жили-поживали дальше. А все напасти доставались добрым хорошим людям. Мы все отчего-то верим, — Герман начинает от волнения ходить по комнате, — что в основе мироздания лежит моральный принцип, приоритет добра над злом. А нет, нет! Если в основе мироздания и есть какой принцип, он нам неизвестен. Я вот что вам скажу, Рита: мир, то есть механизм вот всего этого, вообще не знает никакой морали, понятий добра и зла. Ему все равно, миру, этому механизму, и ничего он не будет делать во имя какой-то справедливости. То есть и «все равно» — это тоже неправда, ему, миру, механизму — все это никак. Что на самом деле лежит в его основе, основе мира — нам никогда не узнать. Справедливость, мораль, добро, зло — это категории только людей, мои и ваши, Рита. И только мы играем в эти правила, только для нас они что-то значат. И только мы можем сделать что-то. Найти и наказать преступников. По долгу службы или внутреннему порыву. Человек, а никакая не судьба.

Нянька сочувствующе смотрит на Германа: